После России

Но не до конца человека растоптали. Сейчас при Горбачеве что-то вроде бы сдвинулось. Что-то светлеет в людях, надежда какая-то прорывается. Появились люди с разумными речами, мыслями. Я брал для «Свободы» телефонные интервью с шахтерами из Воркуты. Простые работяги, но как толково говорят, какой у них здравый смысл. Они очень быстро стали во всем разбираться. Просыпается человеческое достоинство. Еще годков бы пять продержаться России, переходный период нужен сейчас. Укрепилось бы завоеванное.

Особенно меня беспокоят злые, агрессивные люди. Они берут верх. Люди добрые, интеллигентные сидят себе по домам, на кухнях рассуждают. А агрессивные всегда динамичны. Это как в лагере, когда горстка уголовников держит в своих руках многотысячную толпу. И в принципе иногда и хороших людей…

Интеллигент для меня давно уже ругательное слово, и советская интеллигенция поражает меня своим идиотизмом, безвольностью, продажностью…

Самая большая гласность бывает в лагере. Но лагерная жизнь от этого сладкой не становилась. Так что гласности одной мало.

— Как вы думаете, примет ли наконец Советский Союз закон об эмиграции?

— Сам факт закона об эмиграции был бы положительным для закрытой системы. Хорошо сформулировал Сахаров: для чего нам нужна свобода эмиграции, даже если человек не собирается никуда уезжать? Сам факт, что открыты двери, уже впускает свежий ветер. Эмиграция ведь преимущественно еврейская, будем так говорить, немецкая совершенно незаметна и, как правило, из Казахстана. Большая часть выехала из ощущения антисемитизма. Поэтому многие унесли с собой враждебные чувства по отношению к советской системе, а многие по неразборчивости, маломыслию и к России питают вражду. Большинство из них представители, как очень четко и хлестко определил Солженицын, «образоватчи-ны». То есть они привнесли элемент неприятия даже к России самой. Человеку, оторвавшемуся от корней, надо как-то словесно, вербально оторваться. Для того чтобы вжиться в новую среду, человека часто не хватает, а надо быть широким, чтобы сказать: о’кей, я сохраняю и те формы, и эти. Чтобы пустить новые корни, он должен оттолкнуться от тех корней. И многие, чтобы укрепиться в какой-то позиции, пытаются обгадить своего соперника. Так и здесь, одни, отталкиваясь от вчерашней жизни, чтобы себя здесь психологически вжить, перегибают, преувеличивают тамошние минусы. Другие выставляют себя героями, дескать, и там они были врагами системы. Вообще эмиграция — это болезнь. Сама по себе, даже если она очень легко проходит. Эмигрантская психология больная, невротическая очень, часто на грани шизофрении, это скол сознания. Нелегко перенестись из одной культуры, причем из советской — это как с луны свалиться. И даром, легко это не дастся никому. Только в Израиле вживание проходит относительно безболезненно, поскольку люди быстро теряют эмигрантский статус, вживаются в жизнь страны. И очень быстро забывают о том, что было. Жизнь там настолько полна иными событиями, что люди начинают ощущать, что они действительно живут на пупе мира. Там вес пульсирует и бьется. И эмигрантское сознание сводится к минимуму. Человек быстро становится гражданином страны.

— А вы ощущали на себе антисемитизм в СССР?

— Ну а как же, неизбежно. Преимущественно в бытовом смысле. Я человек кулачный, реагирую жестко, и меня обходили, побаивались. Я поставил задачу никогда не молчать и никогда не сдерживаться. Покойный Натан Эйдельман — симпатичный человек, я с ним на эту тему дискутировал и говорил ему, что он зря ввязался в дискуссию с Виктором Астафьевым. Это же идиотизм, за такие вещи надо знаете… А то оглядываются интеллигентно то на Гоголя, то на Достоевского. Антисемиты понимают только одну вещь — бить в глаз. И я понял это еще в лагере. Я знал, что в этом лагере полно антисемитов, и попросил подельников при случае меня поддержать. И вот на просмотре какого-то фильма кто-то рявкнул: «Жид». Я поднялся и врезал ему в рыло. Возникла маленькая потасовка, а я объявил: «Еще раз услышу, буду бить скамейкой по голове». Мне дали 15 суток, но зато потом стало тихо. И это проверенный способ, я вас уверяю. Ты должен себе сказать, что ты боишься меньше, Чем он. И все. Только не надо говорить себе, что ты герой, что ты ничего не боишься. Поверьте, это сильно помогает. От тебя начинает исходить аура, ты никого и ничего не боишься. Мне приходилось быть в ситуации, когда меня сажали в камеру уголовников и их было полета, и все были готовы меня раздеть и продукты забрать, и все же я ухитрялся уходить из этой камеры нетронутым. Потому что я уже приходил агрессивным. Он только приближается ко мне спросить: «А чего у тебя там. мужичок?», а я уже сам бью, приговаривая: «Ты что, не видишь, я в полосатом, я «на спец» иду, мне положено у тебя брать, ну-ка, что у тебя в мешке». И за его мешок. А они же между собой грызутся: «Ты что лезешь к мужику, ты что, не видишь, он «со спеца». И его же начинают колотить.