После России

— Эту женщину зовут Марлин, она моя жена, — Саша перехватил мой взгляд, — она хочет увидеть московский снег, она любит кататься на коньках, зима — ее любимое время года. Здесь, в России, — динамика, движение. В Америке этого нет. В Америке нет настоящей зимы, а в Канаде нет хороших катков. Марлин — чемпионка Америки по гребле на скифе, ей нравится все, что связано со спортом, с зимой. Вся стена нашей квартиры в Вермонте завешана ее медалями. Но Марлин считает, что это пустяки, она приучена думать, что в Америке это ничего не значит. Там не ценится не только настоящая литература, там никому не нужны человеческие умения за исключением тех, что приносят доходы. Барышников прекрасно танцует, и это приносит деньги. А если бы не было моды на балет? Например. Саша Соколов… Нет моды на литературу, и Саши Соколова нет в Америке… Ну разве что в университетах…

Мы подняли бокалы, выпили за возвращение блудного сына домой. Саша пригубил, закусывать было нечем. Он прилетел неожиданно, и друзья его, пригласившие меня на встречу, попросили по пути купить хотя бы хлеба. Я знал, что в магазинах не густо, и мне было как-то неловко перед иностранцем. Между тем друзья Саши Соколова перед гостем не краснели. Малюсенькая комната за МПС у Красных Ворот. Михаил Кудрявцев, ее хозяин, книжник, гумилевовед, жил скромно, и мне показалось, что Саше это даже как-то пришлось по душе. Все слетевшиеся в эту хибару пристроились кто где мог, даже на полу. Шел июнь 1989 года.

— Я нахожусь в стадии возвращения, хотя еще ничего окончательно не решил. Но потенциально я вернулся. Я жил в Канаде, в США, сейчас живу в Греции. У меня нигде ничего нет, мне нечего терять…

Но, слава богу, существует страна моего языка. Я не творю, что я сильно влюблен в Россию, потому что все вижу, прозреваю… В прошлом мне было здесь нелегко… Бунин не говорил хорошо даже по-французски. Боялся забыть русский. Я тоже боялся. Тогда ведь не было перестройки, а сейчас она есть. И мне повезло.

Саша возбудился. Разогретый вниманием, вином и возможностью наконец-то выговориться, он пылко отвечал на все вопросы. Особенно если они касались Америки, Запада, всего, что связано с понятием «за бугром»

— Но ты приехал сюда не потому, что там нечего терять, а потому, что здесь есть что-то из того, что ты уже потерял?

— Это верно. Ничего особенного на Западе я не приобрел. Если не считать какое-то имя в узких литературных кругах.

— Можно считать, что ты не прижился в Штатах? Но ведь большинство приживается, Василий Аксенов, к примеру.

— Аксенов — это совсем другое. Он просто решил, что всем удовлетворен. Он человек огромной духовной силы, из тех, о ком говорят: «Они взглядом подковы гнут». Перенести то, что он перенес в Вашингтоне и вообще в эмиграции, такого никому не дано… Он пробивался через идиотизм и здесь и там и воцарился наконец как представитель русской литературы. Он стал послом ее, во всяком случае, играет эту роль…

— А Иосиф Бродский? Живи он здесь, ему бы и во сне не приснилось: лауреат Нобелевской премии?

— А что Бродский? Ты думаешь, у него в Америке крупное признание? Ничего подобного! Во всей Америке, я думаю, его знают тысяч двадцать. Читателей же у него, боюсь, и пяти тысяч не наберется.

— Откуда такая цифра?

— А это примерная цифра нью-йоркских элитарных изданий. Нобелевская премия не помогает человеку подняться. Это только кажется, что она создает имя. Причем я имею в виду и премии в области физики, медицины.

— Но Бродскому она дала место в университете.

— Место у него было и до премии. Премия почти ничего не решила в его судьбе. Даже гонораров за книги не прибавила.

— Я слышал, что на вечера поэтов из России приходит много слушателей. На Андрея Вознесенского, например.