После России

Я иногда жалею, что никто не взял у меня интервью двумя десятилетиями раньше, когда я покидал страну. Мне было о чем рассказать. Вообще, вместо заполнения многочисленных анкет следовало бы у каждого отъезжающего брать интервью и публиковать его. Людям легче было бы понять, что такое эмиграция, кто в ней повинен, что СССР — это страна внутренних эмигрантов, что патриотизм — это не улица с односторонним движением. Но отвечать на такие вопросы мне впервые пришлось уже после приезда в Израиль в 1971 году. А спустя короткое время я отправился в поездку в США и Канаду по приглашению тамошних общественных организаций. Она длилась три месяца и целиком состояла из интервью, пресс-конференций, публичных выступлений. Я

только тем и занимался, что отвечал на вопросы американцев — студентов, школьников, журналистов, конгрессменов, сенаторов, министров, мэров.

Чем это вызвано?

В то время я был первой ласточкой, легально вырвавшейся из страны победившего социализма. К тому же у американцев был большой интерес к так называемым еврейским активистам и отказникам. Меня показывали в теленовостях, газеты печатали фотографии, прохожие останавливали на улице, приглашали в дома, предлагали помощь. Я

в свою очередь использовал этот интерес к себе, чтобы организовать кампанию в поддержку моего брата-отказника и других людей, оказавшихся в роли заложников. Так, 24 апреля я начал голодовку протеста у здания ООН. Ко мне приходили простые люди, журналисты, политики, чтобы выразить поддержку. Одним из первых пришел Джордж Буш — в то время американский представитель в ООН. После голодовки меня приняли сенаторы Эдвард Коч и Эдвард Кеннеди, конгрессмены Кемп, Шоер, министр иностранных дел Канады Митчел Шарп и другие политики, была назначена дата встречи с президентом Никсоном.

Но было бы ошибкой думать, что их интересовал исключительно еврейский вопрос. СССР всегда был для простых американцев «терра инкогнита». Людей интересовало все — от рецептов приготовления кваса до народных способов лечения радикулита. Во время беседы в редакции журнала «Тайм» корреспондент полюбопытствовал, правда ли, что в СССР гомосексуалистов содержат в клетке.

— Ну а допросы в КГБ. Чем они были вызваны?

— Первое «интервью» состоялось в 1965 году. Мне тогда едва исполнилось двадцать. Внимание же я привлек гораздо раньше. Меня вызвали на допрос в следственную тюрьму в Лефортово, расспрашивали о настроениях, взаимоотношениях с некоторыми приятелями и даже спросили, не вынашивал ли я планы нелегального перелета границы. И чтобы уличить меня в неискренности. следователь по особо важным делам подполковник Алексаночкин извлек из папки фотокопию частного письма. написанного мной… в 15-летнем возрасте. Это была психологическая обработка — дескать, мы все равно знаем о каждом твоем шаге, поэтому не вздумай впредь отпираться. Эффект был достигнут, но не тот, на который рассчитывал следователь. За то время, что я перечитывал свое письмо, я повзрослел на 10 лет. В действительности именно тогда я принял решение уехать любой ценой из страны, где даже дети — объект слежки. В тот момент я пережил шок, который во многом определил мою жизнь. Впоследствии КГБ не раз занимался перехватом моей корреспонденции и прямыми провокациями с использованием перехваченных сведений.

— В каком качестве тебя допрашивали? Что служило прямым поводом для этого?

— Сперва в качестве свидетеля и подозреваемого, затем последовала профилактика и попытка вербовки, включая прямой подкуп. А все началось с песенки.

Однажды я попал на вечеринку в еврейскую молодежную компанию. Слушали магнитозаписи еврейских песен, читали еврейских классиков Бялика и Жаботинского. Кто-то предлагал свои стихи. Слушали рассказы человека, только что освободившегося из заключения, он провел в лагерях 5 лет за пропаганду «сионизма». Человек, устроивший эту вечеринку, пенсионер Соломон Дольник (тогда я даже не знал его имени) вскоре был арестован и обвинен в шпионаже. Уже через месяц он начал сотрудничать со следствием и всех участников вечеринки принялись таскать в Лефортово.

Меня предупредили: если я не буду давать нужные показания, выгонят из МГУ и заведут дело на основании показаний Дольника, который утверждал, что получил от меня две книги по национальной теме. Книги были мне предъявлены, обе дореволюционного издания. Ни к сионистской, ни к какой-либо другой пропаганде отношения не имели. Угрожали предъявить обвинения в распространении нелегальной литературы, участии в сионистской организации, связи с агентами иностранной разведки и… исполнении сионистских песен. Почему-то последнее обвинение прозвучало наиболее угрожающе. Следователь долго допытывался, пел ли я «Пальмах» — марш еврейских бригад времен войны за независимость в Палестине. И даже с негодованием пересказал ее содержание.