После России

— К нам сейчас приходит и Фрейд, еще вчера бывший под запретом. Выходят его книги, о нем говорят, пишут. Мне кажется, что вы фрейдистка?

— Терпеть не могу Фрейда, вы ошибаетесь. Он ужасно сузил все, что мы знаем. Во всяком случае, практические результаты лечения психоанализом в тех случаях, которые я наблюдала, были всегда плачевные. Хотя нельзя не признать, что он сделал интересные открытия в области подсознательного, точнее, бессознательного.

— А ваше творчество — это не подсознательная работа?

— Абсолютно нет. В природе творчества может разобраться каждый, не надо Фрейда, для этого не надо врачей. Просто следует остановиться на некоторых вещах и о них подумать, их почувствовать. Но нам ведь некогда, жизнь проходит быстро, и мы не останавливаемся на мелочах, на частностях, на деталях. А я стараюсь остановиться, посмотреть как бы в микроскоп на переживаемое, зафиксировать, как медленно проходит во мне осмысление чего-то, уловить какие-то токи. И это может каждый. Человек может познать себя и без Фрейда. Без психоанализа.

— А ваша книга «Детство», напечатанная нашей «Иностранной литературой», — она не имеет отношения к подсознательному, ведь вы копаетесь как бы в далеких снах жизни?

— Нет, это воспоминания, никакого подсознания. Там все конкретное, реальное, то, что я как бы старалась заново пережить.

— Заново пережить… А какое событие в переживаемой вами жизни вас особенно взволновало, потрясло?

— Думаю, что… запуск человека на Луну. Ну а в социальном плане — революция семнадцатого года.

— Как вы ее воспринимали?

— Я ругалась, спорила с отцом. Он лично знал Троцкого и Ленина и находил, что их действия — это действия определенной секты, что революция кончится ужасной диктатурой. Но я была «за» хотя бы потому, что революция эмансипировала женщину. Я была очень сильно за революцию. А мачеха моя была против. Многое я поняла, когда в 1937 году поехала с ней интуристкой в Москву на десять дней. Там я поняла, что и отец, и мачеха были во многом правы: ведь я попала в самое чудовищное время, после убийства Кирова, время репрессий, массовых убийств…

— А как же вы не испугались? Сталин мог вас арестовать. ему это ничего не стоило!..

— Тогда мы еще ничего не знали, это было в мае, даже ходили на праздничную демонстрацию на Красной площади, у меня фотография сохранилась.

— А не сохранилось ли в архиве отца каких-то документов. связанных с Лениным, с событиями дореволюционными?

— С Лениным нет. Только семейные предания. Отец уехал из Иванова, потому что брат его был максималистом, участвовал в ограблении банка в Фонарном переулке, и вот он, чтобы спасти брата, бросил Иваново и приехал сюда. И уже не мог вернуться. Сам он не был активным политическим деятелем.

— Вы помните 5 марта 1953 года?

— Конечно, я ликовала, думала, что он никогда не умрет. Так радовалась, я его просто ненавидела после того, что узнала о нем. Я так была рада, что не верила, что он умер.

— Вас, наверное, потряс и XX съезд партии?

— Нет, потому что одержание доклада Хрущева я уже знала. Съезд не был для меня неожиданностью. Мой отец знал прекрасно Бухарина и других вождей революции, и мне казалось странным, что такие храбрые, сильные люди на себя клеветали. Так низко клеветали. Я все думала, что им сделали, чем их напоили?

— Но ведь была и такая книга, как «Москва. 1937» Фейхтвангера.

— Я ее не помню.

— Ну а книга Андре Жида «Возвращение в Россию» вам наверняка попадалась?

— Да. ее я знала. И я восхищалась этим писателем: каким надо было быть храбрым, чтобы написать такую правду.

— А как вы восприняли начало войны Германии с СССР?

— Ужасное ощущение! Сначала мы были в ужасе от пакта России С Германией, мы были в ужасе, когда узнали, что Сталин с Гитлером идут рука в руку. Потом я дрожала, когда немцы наступали. Я дрожала до самого Сталинграда, думала, что Россия погибла. А когда передали, что под Сталинградом немцы попали в плен, родилась надежда. И я безумно радовалась. Стало легче жить.

— Наверняка потрясением для вас была и капитуляция Франции?

— Да. конечно, все плакали, когда немцы вошли в Париж.