Последнее дело Трента

Так и пошла наша жизнь. Муж был холоден и вежлив, ни словом не обмолвился о своих подозрениях, но мы оба уже знали, в чем дело. К Марлоу он относился еще дружелюбнее, чем прежде, бог знает почему. Мне казалось, он задумывает какую-то месть… А Марлоу… Марлоу жил в полном неведении. Мы остались добрыми приятелями, и я поставила перед собой цель видеться с ним не меньше, чем прежде… Потом мы переехали в Англию, где и случилось это несчастье… Все остальное вы знаете лучше других, — добавила она и глянула на него добрыми глазами человека, выполнившего трудную обязанность.

Трент знал: все, что она сказала, — правда! С первых дней их возобновленного знакомства он сомневался в выводах, воздвигнутых его воображением, но и предположить не мог, на какой шаткой основе выстроил свои заключения.

— Я не знаю, как просить у вас прощения, — сказал он. — У меня нет слов, чтобы выразить, как я кляну свою незрелость и самоуверенность.

— Какие глупости! Будьте благоразумны, мистер Трент. Вы только дважды видели меня перед тем, как вручили это послание. — И снова его поразила приветливость ее глаз.

— Мне было трудно жить с мыслью, что кого-то угнетает моя несправедливость. Вы, очевидно, поняли по моему отношению к вам, что я пытался сделать вид, будто ничего и не было, я надеялся быть прощенным без всяких слов. Себе я этого не прощу никогда. И все же, если бы вы знали… — Он сделал паузу и очень тихо добавил:

— Примете ли вы эти мои слова как извинение? Это самое скверное, что я когда-либо совершил…

Миссис Мандерсон рассмеялась, и ему стало легче. Он любил этот смех, внезапный и радостный.

— Я бы хотела, чтобы вы тоже улыбнулись, мистер Трент. Ведь все позади, мы больше никогда не вернемся к этой теме.

— Надеюсь, что нет, — сказал с облегчением Трент. — А теперь, миссис Мандерсон, мне, пожалуй, лучше уйти. Изменить сейчас тему разговора — это все равно что после землетрясения затеять детскую игру. — Он устало поднялся.

— Вы правы, — ответила она. — Но нет, подождите. Есть еще одна сторона того же предмета, так уж давайте соберем осколки, коли разбили вазу. Пожалуйста, присядьте. — Она взяла конверт с донесением. — Я хочу поговорить об этом.

Трент вопрошающе поднял брови:

— Если вы этого хотите, у меня нет оснований отказываться. Я хотел бы узнать одну вещь.

— Слушаю вас.

— Если причина, по которой я задержал эту информацию, — заблуждение, миф, то почему вы не пустили ее в дело? Когда я начал понимать, что ошибся, я объяснил ваше молчание тем, что вы просто не в силах накинуть человеку петлю на шею, что бы он ни совершил. Я мог вполне понять это чувство. Другое объяснение, о котором я подумал, состояло в том, что вы знали нечто такое, что оправдывало или извиняло действия Марлоу. Или, думал я, вас просто охватывает страх, совершенно независимо от филантропических угрызений, быть вовлеченной в судебное дело об убийстве. Многих свидетелей в таких случаях почти силой принуждают давать показания. Им кажется, что их оскверняет тень эшафота.

Миссис Мандерсон прикрыла конвертом губы, не вполне скрыв улыбку.

— Вы, думаю, не учли еще одной возможности, мистер Трент, — сказала она.

— Да? — удивленно откликнулся Трент.

— Я имею в виду вашу ошибку по поводу мистера Марлоу. Нет, нет, не говорите мне, что цепь очевидностей замкнута. Я знаю, что это так. Но каких очевидностей? Построенных на предположении, что мистер Марлоу изображал моего мужа в ту ночь и что он удрал через мое окно, создав себе алиби. Я еще и еще раз перечитывала ваше донесение, мистер Трент, и я думаю, что все это не подлежит сомнению.

Трент пристально и молча смотрел на нее. Миссис Мандерсон оправила платье, собираясь с мыслями.

— Я не предприняла никаких шагов только потому, что ваше открытие могло бы роковым образом отразиться на мистере Марлоу.

— Согласен, — бесцветно заметил Трент.

— И я, зная, что он невиновен, не могла подвергать его риску.

Трент потер подбородок. Он говорил себе, хотя и робко, что это очень верно и порядочно, что это весьма по-женски и что ему нравятся ее женственность и гордость. Это было разрешено ей — закрывать глаза на доводы разума. И все-таки что-то вызывало в нем раздражение. Ему хотелось бы видеть декларацию веры менее решительной, ее «знаю» — менее категоричным. Правда, это было бы совершенно не похоже на нее.

— Говорил ли он вам, что невиновен? — спросил наконец Трент.