Последнее дело Трента

Я вылез из машины. Колени мои дрожали. Мне казалось, что я разгадал интригу. Вся история с документами и необходимостью их доставки в Париж фикция. И я четко представил весь свой предполагаемый путь от начала до конца. Итак, я украл крупную сумму денег и пытаюсь удрать из Англии со всеми предосторожностями, что неопровержимо доказывают мою вину. В Саутгемптоне я оставляю машину Мандерсона не назвавшись. В Париже живу под чужим именем, с измененной внешностью. Мандерсон наводит на мой след полицию, меня арестовывают, и все мои объяснения звучат нелепо.

Вообразив весь этот ужас, я вытащил из кармана толстый бумажник, в который вполне могла уместиться тысяча фунтов даже в мелких купюрах. Однако когда я взвесил бумажник на ладони, мне показалось, что там значительно больше. Что еще вложено, чтобы подкрепить обвинение? Ведь тысяча фунтов — не такая уж великая сумма, ради которой стоило бы пренебречь мыслью о каторге… В страшном возбуждении я взломал замочек.

Марлоу вдруг умолк и подошел к дубовому столу. Открыв ящик, вынул коробку с ключами и выбрал самый маленький, подвешенный на красной ленточке. Протянул его Тренту.

— Это ключ к замочку, который я взломал. Я бы избавил себя от лишнего труда, если бы предварительно сунул руку в левый карман моего пальто. Мандерсон, должно быть, опустил туда ключ, когда пальто висело в передней или когда сидел рядом со мной в машине. Я обнаружил его через два дня после смерти Мандерсона, полицейскому обыску для этого достаточно пяти минут. И потом я — с бумажником и его содержимым в кармане, с фальшивым именем и бутафорскими очками — я бы истерично объяснял, что ничего не знал о деньгах и ключике.

Трент покачал ключик за ленточку, сухо улыбнулся:

— Я нашел бумажник со взломанным замочком на туалетном столике в комнате Мандерсона. Это вы положили его туда?

— У меня не было причин прятать его, — сказал Марлоу. — Однако вернемся к той ночи… Я открыл бумажник при свете автомобильных фар, и первое, что мне бросилось в глаза, помимо денежных пачек… там был… — Он сделал паузу и посмотрел на Трента.

— Прошу вас, не втягивайте меня в свои догадки, — сказал Трент, встретившись с Марлоу глазами. — В рукописи я уже отдал должное вашему уму.

— Хорошо, — согласился Марлоу. — Однако будь на моем месте вы, вы бы заранее предположили, что там лежит кошелек Мандерсона. Увидев его, я вспомнил и растерянность, и удививший меня гнев Мандерсона, когда я просил у него денег. Он сделал неверный шаг — положил свой кошелек с остальными деньгами, зная, что мне все равно придется давать на дорогу. Как бы там ни было, кошелек существенно усугублял мое преступление. Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил в бумажнике еще два маленьких кожаных мешочка, хорошо мне знакомых: Мандерсон хранил в них бриллианты, скупленные в последнее время за бешеные деньги. Все мы воспринимали это увлечение Мандерсона как новую забаву, а тут мне раскрылась вся глубина и давность его замысла.

Мне пора было действовать. Я покинул Мандерсона примерно на расстоянии мили от дома. Ему потребуется минут пятнадцать-двадцать, чтобы вернуться и рассказать домашним об ограблении. Вероятно, он тут же позвонит в полицию. Мы расстались с Мандерсоном минут пять-шесть назад; догнать его будет легко, и наступит объяснение. Все мои страхи исчезли, растворились в ожидании того удовлетворения, которое я испытаю. Наверное, было немного людей, которые бы стремились к такой же беседе с Мандерсоном, но я был ослеплен гневом и не думал о том, что произойдет.

Я развернулся и на предельной скорости поехал в сторону дома, как вдруг раздался звук выстрела, впереди, справа от меня. Я моментально остановил машину. Первая моя мысль — Мандерсон стреляет в меня. Потом сообразил, что звук был слишком слабым, что я покинул Мандерсона как раз за тем поворотом, который был теперь на расстоянии сотни ярдов. Через минуту, медленно двинувшись дальше, я остановил машину. В нескольких шагах от меня лежал Мандерсон.

Марлоу замолчал. Молчал и Трент. Мистер Копплс лихорадочно теребил жидкую бороду.

— Он лежал на спине, — продолжал Марлоу, — руки раскинуты, куртка и пальто расстегнуты; лунный свет падал на его белое лицо и пластрон; свет отражался в его оскаленных зубах и в одном глазу, другой… другой вы видели…. Он был безусловно мертв. Из раздробленного отверстия в черепе за ухом еще стекала струйка крови. Рядом лежала его шляпа и у ног револьвер… В страшные эти секунды я понял всю полноту грозящей мне опасности. Дело уже касалось не только моей свободы и чести — меня ждала смерть на эшафоте. Чтобы уничтожить меня, он без колебания покончил с собой, оборвал жизнь, которая, без сомнения, находилась уже под угрозой саморазрушения, и последняя агония самоубийцы была окрашена радостью при мысли, что я последую за ним. Положение рисовалось мне безнадежным. Труп Мандерсона кричал о том, что убийца — я.

Я поднял револьвер и сразу почувствовал, что он мой. Видимо, Мандерсон взял его, когда я выводил машину.