Последнее прощай

Она повернула за угол к большой дороге, скопившаяся на перекрестке толпа подхватила ее и повлекла за собой. Так она оказалась в одном из дальних уголков городского рынка, обычно имеющего вид застекленной площадки для семейного пикника, но сегодня здесь все было иначе. Гуляки лет на десять ее моложе слонялись от одной компании к другой, выпивали, болтали, веселились.

Ступив под стеклянный полог, Анна начала проталкиваться сквозь них, пока не добралась до устойчивой барной конструкции. Вцепившись в нее обеими руками, крикнула бармену: «Джин! Двойной!» Джин подали в чем-то, напоминавшем аквариум, только на тонкой стеклянной ножке. Однако Анну мало заботило, как выглядела эта емкость, любоваться ей никто не собирался. Осушив бокал, она толкнула его обратно бармену. Тот кивнул и налил новую порцию с таким невозмутимым видом, будто она любезно попросила ванильный латте.

Она на что-то наткнулась и, обнаружив, что это был барный стул, взобралась на него.

Нет, это не должно повториться.

Да будь он проклят за то, что пробудил ее, за то, что превратил из обыкновенного лунатика в… это. Человека, способного мыслить и чувствовать, которому, в отличие от полуживого зомби, было чем рисковать. Это его вина.

В какой-то момент она наскребла в себе достаточно негодования, чтобы оправдать свои действия. Но лишь на миг. А затем оно начало сходить на нет, растворяясь в огромной черной дыре, которая разверзалась у нее внутри.

Анне был известен лишь один способ борьбы с подобными эмоциями. Нужно было вернуться в то состояние, в то место — в пустоту, покой и безмятежность. Но поскольку поблизости не было ни белых простыней, ни одеяла, Анна подняла свой бокал с джином и поднесла его к губам.

* * *

Броуди прикрыл дверь ванной, подошел к унитазу и опустил крышку. Сев на нее, он облокотился на колени и опустил голову на ладони. О боже, как же это было унизительно, неловко и пугающе. В действительности все его худшие опасения о панической атаке сбылись.

Все эти любопытствующие зеваки… он был не в силах укрыться от них, скованный собственным разумом и телом.

К счастью, он сумел убедить парамедиков, что с ним все в порядке, спокойно поведав им свою историю, когда лифтер отогнал собравшуюся толпу обратно за угол. После нескольких анализов и проверок медики неохотно согласились. На самом деле, они проявили к нему столько внимания, что он стал себе казаться еще глупее и беспомощнее.

Но каким бы ни было его самочувствие в тот момент, ничто не могло сравниться с тем, как больно отдавалось в груди воспоминание о взгляде Анны из-за закрывающихся дверей лифта.

Он достал из кармана телефон и набрал ее номер. Потом позвонил снова, и снова, и снова. Не помогало. Тогда он перешел к сообщениям.

«Где вы?»

«Все в порядке?»

«Я беспокоюсь о вас».

«Пожалуйста, перезвоните мне».

Он вел себя как приставучая девчонка-подросток. Не менее унизительно. Но ему было все равно. Он должен знать, что с ней все в порядке.

Глядя на пустой, безмолвный телефон, Броуди зарычал от досады и почти поддался искушению швырнуть его куда подальше. Помешало нежелание платить штраф за модный телевизор, вмонтированный в зеркало ванной, поэтому он сунул мобильный обратно в карман и вышел из уборной.

Проследовав по просторам своих апартаментов, он дошел до угла столовой зоны, откуда открывался вид на Темзу и лондонский Сити. Она была где-то там, среди всех этих мигающих огней, возможно, в беде, возможно… Нужно было собраться с мыслями.

Отчего же после стольких уговоров о встрече она вдруг бросилась наутек, стоило ей его увидеть? В этом не было никакого смысла.

Он должен был пойти и разыскать ее.

Броуди развернулся и зашагал через гостиную к блестящим недрам коридора, но чем ближе он подходил к выходу из номера, тем ощутимее делалось покалывание в пальцах и ступнях. Ибрагим предупреждал, чтобы он избегал ситуаций, вызывающих панику, когда симптомы уже доходят до крайности.

Он добрался до двери, приложил ладонь к отполированной надписи, и сердце его запнулось: пропустив удар, оно затем припустило вдвое быстрее. Мир вокруг начал расплываться.

Он бы сделал это, если бы все сводилось лишь к превозмоганию симптомов и ощущений, к принятию ужаса и позволению ему себя поглотить. Даже в таком состоянии он прошел бы тысячу миль, лишь бы ее найти, но в том-то и беда — он сомневался, что сумеет преодолеть эту тысячу миль. С таким предательским телом он и на двести метров не смел рассчитывать.

Он был жалок. Слаб.

Поднятая рука безвольно упала, плечи поникли — он повернулся и, добредя до панорамных окон, заменявших половину всех стен его номера, уткнулся лбом в их прохладную стеклянную поверхность.

Откуда-то со стороны реки донесся приглушенный хлопок, и из-за вздымающихся на западе зданий ввысь полетели фейерверки. В свете цветных вспышек из темноты вырисовывалась верхняя дуга знаменитого лондонского колеса обозрения. Река внизу сияла отражениями пущенных в небо ракет, знаменуя наступление следующего года. Город начинал праздновать.

Едва ли Броуди еще когда-нибудь чувствовал себя столь одиноким.

* * *