Последнее прощай

Анна зажала рот рукой. Ей захотелось бросить телефон и убежать, но она заставила себя остаться. Она была нужна Броуди. Ему просто необходимо, чтобы она его выслушала. О, Анна, будь осторожна со своими желаниями…

Броуди продолжал, голос его стал совсем глухим:

— Пруд был затянут трясиной, по цвету ничем не отличавшейся от зелени лужайки, и двухлетняя девочка могла попросту принять ее за ту же траву. Я пустился бежать и, оказавшись у самого пруда, обнаружил в трясине небольшую брешь и расходившуюся по воде рябь…

Анна заплакала, старательно сдерживаясь, чтобы Броуди не услышал.

— Я начал вслепую рыскать в воде руками, но уже у самого берега глубина была фута три-четыре, а к середине только увеличивалась. Я не смог найти ее, Анна. Я не смог ее найти… вовремя…

Анна сглотнула. Она выждала какое-то время. Нужно было убедиться, что Броуди рассказал все, что хотел. Она понимала, что ответ очевиден, но спросить необходимо. После стольких месяцев тайн она должна была знать наверняка.

— Вы достали ее?

Он прокашлялся и выждал пару секунд, прежде чем ответить.

— Да. Моя мама как раз вышла с чайным подносом, когда я достал Лену из пруда и уложил на траву. Она выронила поднос и побежала в дом звонить спасателям. Но до ближайшего города было по меньшей мере двадцать пять минут езды, и, судя по их лицам, когда они наконец прибыли, надежды уже не было. Как я ни старался делать искусственное дыхание.

Он замолчал. Анна опустошенно уставилась в пустой небосвод, простиравшийся за бетонными столбами парковки. Потрясение ледяными цепями сковало ее горло, не давая издать ни звука. Когда она изливала ему свою душу, Броуди всегда умел подобрать верные слова, а вот она теперь не могла вымолвить ни слова поддержки. Тоже мне, друг называется.

— А вы знали, что ребенок может утонуть всего за минуту? — вдруг спросил он.

Если бы Анна и была способна отвечать, то все равно не стала бы. В ту минуту он, кажется, и сам не понимал, что говорит, поэтому не ждал от нее реакции.

— И что в какой-то момент, даже если они еще живы, их тело отключается, из-за чего искусственное дыхание становится почти бессмысленным?

— О, Броуди, — наконец сумела прохрипеть она, — мне так жаль!

— Сначала мы все словно оцепенели от горя. Вам известно, как это бывает…

Анна закивала, сдерживая подступающие рыдания. Понимая, что телефон кивки не передает, она все же считала нужным выразить свое согласие, надеясь, что он сможет его почувствовать.

— Но спустя несколько месяцев оцепенение прошло и меня охватила злость. Я обвинял своих родителей — за то, что у них вообще был этот пруд, за то, что они никак его не огородили. Да, я понимал, что им, возможно, это и в голову не приходило, ведь это была их первая внучка, но тем не менее. Я наговорил им ужасных вещей, Анна. Я порвал с ними всяческие контакты, отказывался с ними общаться. Обвинять их было настоящей подлостью, но я был упрямым эгоистом. Что еще мне оставалось делать? Мне нужно было найти виновного. Но я не желал замечать того, кто был виновен на самом деле.

— Броуди… — мягко выдохнула Анна. Она чувствовала, к чему он клонит.

— Это была моя вина.

Вот оно. Он произнес это. Как бы ей хотелось прикоснуться к нему.

— Я не должен был витать в своем воображаемом мире. Не должен был отпускать ее, когда она начала уворачиваться. Мне следовало быть быстрее… внимательнее…

— О, Броуди… — вздохнула Анна вновь, — вы ведь знаете, что это не так.

— Нет, — огрызнулся он, — и я не единственный, кто так считает.

— Ваша жена тоже вас обвиняла? Поэтому вы расстались?

— Поначалу, — ответил Броуди, — пока я еще обвинял родителей, но потом она смягчилась, сказала, что это был просто несчастный случай. Она хотела вместе пройти через это, разделить нашу печаль, но я не смог. Я словно выстроил вокруг себя стену. Я не пускал ее. И вообще никого. Это было единственное, что не давало мне сломаться, понимаете, единственное, что позволяло сохранять рассудок.

— Я знаю, — мягко ответила Анна.

Она не выстраивала стен, но у нее был свой защитный механизм — ее оцепенение, ее отказ от взаимодействия с миром. Она шмыгнула носом и всхлипнула. Накопившиеся чувства с шумом рвались наружу. Вот тебе и не выдала себя Броуди.

— Не плачьте, Анна, — сказал он с такой теплотой в голосе, что слезы только сильнее хлынули из ее глаз, — я этого не заслуживаю.

Она вытащила из бардачка салфетку, высморкалась и взяла себя в руки. Помимо щемящей печали, слова его пробудили в ней и другое, огненное, чувство. Теперь она тоже на него разозлилась: