Последняя из древних

Сон сменился явью, четкой, с острыми краями. Этот младенец – мой младенец – требовал молока, а я только что уснула, впала в блаженный сон, который мог длиться несколько дней. Я была опустошена. Мои соски казались пулями, застрявшими в груди, они болели от того, что Джейкоб грыз их крошечными, с виду такими безвредными деснами. У меня не было сил. Разум притупился до такой степени, что от него не было никакого толку. Волосы были грязными. От меня дурно пахло. Живот, пустой и вялый, напоминал тряпку. Я открыла глаза и стала ждать. Я надеялась, что он успокоится, но его крики стали только громче. Казалось, наши нервные системы все еще связаны воедино, и его вопли отдавались в моем позвоночнике. Сердце колотилось, кровь кипела. Я быстро поднялась, разъяренная, будто меня кольнули иглой, и вскочила на ноги. Оскалилась и сжала кулаки. С высоты своего роста я посмотрела на маленькое тело в колыбели и потребовала перестать плакать. «Заткнись!» – прорычала я.

Он не заткнулся. Джейкоб даже не открыл глаза, но его плач имел свою цель; им двигал инстинкт. И его инстинкты были диаметрально противоположны моим. Мое сердце забилось еще сильнее. Волосы на затылке встали дыбом. Плечи сгорбились, а мышцы напряглись. Я собрала все свои силы, а их катастрофически не хватало.

Я схватила младенца. Выжить может только один из нас.

27

За пределами норы продолжала бушевать зима. Сердце Дочери стало биться медленнее. Кровь ползла по венам, как густой ил. Она съела все запасы до последней крошки. Телу нечего было потреблять, но оно продолжало питаться самим собой. Не любовь, а голод заставил его жить.

Когда мясо почти исчезло с ее тела, могучие стволы ее бедер превратились в тонкие веточки. На них никогда не вырастут листья. Корни не доберутся до почвы. Солнце за пределами пещеры было слабым и далеким. Луга так и будут спать под густым снежным покровом. Не будет ни зубров, ни копыт, ни сладковатого запаха навоза. Рыба будет жить подо льдом, и никакие медведи не придут ловить ее. Без семьи земля повсюду останется бесплодной и пустой. Ей казалось, что она на Луне.

Смерть подошла совсем близко и манила Дочь. Как и Большая Мать, она чувствовала, что долгий сон в земле принесет большое облегчение. Она наконец-то отдохнет. Но она знала и другое. Теперь ее тело, зарытое в землю, никому не принесет пользы. Она единственная, кто может выжить, чтобы снова принести потомство. Она одна была семьей.

Хотя Дочь могла показаться невнимательному глазу мертвой, ее исхудавшее тело, словно куча веток под деревом, куда уходят только умершие, продолжало вырабатывать тепло. Внимательный наблюдатель, привыкший замечать мелочи, – тот, кто потрудился прижать щеку к ее губам, – ощутил бы слабое дыхание, в котором еще оставались следы тепла. Острый глаз заметил бы подергивание носа, еле видное шевеление волосков, вставших дыбом, чтобы почувствовать воздух.

Луч света упал на ее кожу. Дочь приоткрыла один глаз, и ей показалось, что она смотрит вверх из-под земли. Может быть, это барсук откопал ее тело или гиены пришли, чтобы обглодать ее скелет. Свет заметался. Ее зрение было затуманено, но она поняла, что смотрит на дверь. Небо так долго было цвета снега. Облака прятали солнце. А теперь солнце светило. И небо снаружи было голубым.

Дочь собралась с силами и села. Ее тело, теперь свободное от нужд младенца, могло уделять себе больше внимания, чем раньше. Не то чтобы у нее прибавилось сил, но что-то вернулось – небольшая искра, воля к жизни, словно свет от далекого факела. И еще ей стало жарко. Погода изменилась и дала ей последний шанс.

Двигаясь медленно и осторожно, она потянулась за рогами, которые носила ее мать. И привязала их к голове. Дочь стала Большой Мамой.

Инстинкт

– Роуз?

Разъяренная, я стояла возле колыбели и вдруг услышала звук. Голос я не узнала. Он шел откуда-то сзади, из глубины квартиры. Я держала Джейкоба перед собой, он плакал. Его маленькие плечи были сгорблены. Я сразу вспотела и сжала зубы. Только бы не было этого звука.

– Дай его мне. – Голос пробился сквозь мою ярость. На плече я почувствовала прохладную руку. В квартире было темно. Что это, ночь или день?

Я обернулась. Это была Кейтлин. Она говорила ласково, но твердо.

– Отдохни.

Я отпустила ребенка, позволив ей взять его. Единственным моим чувством было облегчение. Я упала на кровать. Когда дыхание стало ровным, каким-то уголком сознания я отметила, что малыш больше не плачет. Я была так благодарна, что он избавлен от моей заботы, от меня и от того, что я хотела сделать. Что я могла бы сделать. Мое тело отяжелело. Я погрузилась в глубокий сон.