Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон

Спиной она ощутила, как Оддин дернул плечом.

– Кто его знает. Если бы это был другой человек, с таким пятном позора он исчез бы из города. Может быть, вернулся бы через год-другой, когда все немного позабудется. Но это Ковин… С одинаковой вероятностью он может выйти сухим из воды или получить сполна за все свои преступления. Многие ненавидят его, а значит, попытаются воспользоваться мгновением слабости. Враги не преминут втоптать его в грязь. Другого шанса может не представиться.

Элейн хмыкнула: разве не иронично было, что столь бессердечный человек, причинивший так много зла, был в итоге наказан за любовь? Пускай и не было ее. В глазах света чувства Ковина стали куда большим прегрешением, чем бесконечная жестокость к слугам, семье, горожанам.

– Это был коварный план, Элейн. Ты страшный человек, – заметил Оддин, усмехнувшись.

– Идея пришла мне в голову спонтанно благодаря тебе и госпоже Торэм.

– Тем более. Когда уничтожение такого человека, как Ковин, тщательно планируется, это внушает трепет, но не вызывает удивления: все привыкли к таким интригам в высших кругах. Когда идея, как лишить влиятельного мормэра всего, приходит случайно и приводится в исполнение за час, это ужасает. Другие не так быстро выбирают платье на вечер, как ты ломаешь чужие жизни.

Говорил Оддин с наигранной пафосностью, и Элейн понимала, что он по большей части дразнил ее.

– Почему ты все время шутишь? Ты вообще к чему-нибудь относишься серьезно? – спросила она, покачав головой.

– Один мой знакомый ко всему относился серьезно. В конце концов он выпил яд, не в силах выносить несовершенство этого мира.

– Жизнь твоего брата, возможно, разрушена, а ты, смеясь, обсуждаешь это с человеком, который тому виной.

– Между нами не было никакой тесной связи, кроме кровной, – отмахнулся Оддин.

– Какая мелочь.

– Это действительно так, – он устало выдохнул. – Я не обязан питать к нему добрые чувства лишь потому, что он родился у тех же родителей, что и я. Ковин плохой человек, он унаследовал жестокость от отца, поэтому к этим двоим я не испытываю ни любви, ни сострадания, ни какой-либо душевной привязанности. Брат или не брат, он получил по заслугам.

Пару минут они ехали в тишине.

– У меня было четверо братьев, – наконец проговорила Элейн негромко. – Трое старших. Я долго была малышкой, которую они баловали. Потом появился Донни. Мама говорила, я в одно мгновение превратилась в заботливую нянечку, примерную старшую сестру. Когда он чуть подрос, мы любили играть вместе, но я все равно чувствовала, что должна приглядывать за ним. Я любила их всех безусловной любовью. Да просто потому, что мы когда-то родились у одних родителей. А еще потому, что они были лучшими, кого я знала.

Воспоминания все еще причиняли боль.

Наконец они оказались у краснокирпичного дома с синей дверью, вокруг которой пышно разрослась глициния. Элейн подумала, что это дом Оддина, но он постучал – значит, был тут гостем.

Им открыла миловидная служанка, и они прошли в комнату с мебелью из темного дерева. Верхняя часть стен здесь была обтянута изумрудной тканью с набивным рисунком, нижнюю покрывали деревянные панели. Пол, как любили в Мидленде, устилала черная и белая плитка. Среди нескольких картин в массивных золотых рамах внимание Элейн привлекла самая большая, изображающая двух мальчиков со светлыми кудрями. Нетрудно было догадаться, что художник изобразил братьев Торэмов. Но мастер подошел к делу поверхностно: братья были похожи как одно яйцо на другое.

Не успела Элейн сесть в предложенное Оддином деревянное кресло, как в комнату вошла та самая женщина, что сопровождала его на балу.

– Госпожа Торэм, – прошептала Элейн, испытывая одновременно стыд, страх и желание достать клинок Оддина и все же всадить его хозяину между ребер.

– Добрый вечер, Элейн Мун, – отозвалась та голосом, лишенным всяких эмоций.

По ее лицу, движениям, интонациям было невозможно понять, как она относилась к гостье.

Вся усталость, накопившаяся за вечер, вдруг навалилась на плечи Элейн, заставив почувствовать себя столетней старухой. Повернувшись к Оддину, она произнесла:

– Пожалуйста, объясни, что ты хотел и зачем привез сюда.

Оддин дождался, пока его мать прошла к окну, повернулась и посмотрела на сына с выражением вежливой заинтересованности.

– Мы должны действовать сообща, чтобы прекратить эту череду убийств, – заявил Оддин.

– Похвальное стремление. – Элейн гордо подняла подбородок, все еще не находя в себе сил смотреть на госпожу Торэм. – Ты мог оставить меня сейчас на улице, я бы исчезла из ваших жизней.

Он покачал головой:

– Я же объяснил, тебя ищет полгорода. Да, если бы Ковин поймал тебя, на этом, вероятно, все бы и закончилось. Ты ведь последняя из рода Мун? Никто не придет мстить?

– Если только духи. Или мой собственный дух.

– Вы похожи на девицу, которая может явиться в образе духа, – заметила госпожа Торэм. – Очень нахальны.

Элейн стыдливо опустила голову. Она не знала, как вести себя. В голосе хозяйки дома не было злости, однако и утверждать, что она шутила, тоже было нельзя.