Последняя королева

Анна Бретонская подняла взгляд. Ее толстая, украшенная драгоценностями шея была замотана шелковым платком, круглое бледное лицо напоминало белый сыр, которым славилось ее герцогство.

– Ah, mais oui. Entré.[25]

Она помахала рукой, устраиваясь поудобнее в кресле. Богатое платье из расшитого жемчугом дамаста цвета слоновой кости обтягивало ее пухлое тело. Я знала, что она хромает, и сперва предположила, что ее недуг мешает ей встать. Но шли секунды, и она продолжала сидеть, улыбаясь и не делая каких-либо попыток подняться. Стало ясно: Анна Бретонская вообще не собирается вставать и недуг тут ни при чем.

Меня это оскорбило до глубины души. В одиннадцатом веке ее предки были купцами, которые зубами и когтями проложили себе путь в высшие круги, и кровь ее не могла сравниться с моей. Пусть она была дважды королевой – ей повезло еще до Луи стать женой его предшественника, – но я происходила из древнего королевского рода, о чем с трудом подавила желание ей сообщить: вряд ли это пошло бы на пользу нашему визиту.

Заскрежетав зубами, я начала приседать перед ней в реверансе, так же как до этого перед Луи, но, прежде чем я успела что-либо понять, ко мне шагнула мадемуазель де Фуа и опять схватила меня за руку. Пальцы ее вонзились мне в локоть, словно когти, причиняя невыносимую боль и, к моему ужасу, толкая меня еще ниже к полу.

– Mais non,[26] мадам. – Улыбка королевы стала шире. – Здесь мы среди друзей.

Я поднялась, дрожа от ярости и сжимая кулаки. Несколько мгновений Анна Бретонская наслаждалась победой, затем снова махнула рукой:

– Вас проводят в ваши покои. Потом поужинаем вместе, хорошо?

Мадемуазель де Фуа и ее дамы окружили меня плотным кольцом.

* * *

Так продолжалось четыре нескончаемых дня.

Дождь сменился мокрым снегом, не дававшим мне выйти в сад. Я даже не могла побродить по дворцу, вынужденная уделять внимание королеве в ее покоях, терпя четыре ее ежедневные молитвы и многие часы злословия, пока Филипп развлекался в обществе Луи, а его знать и Безансон замышляли бог весть что вместе с французскими советниками.

На пятый день я почувствовала, что больше не выдержу. Филипп не приходил ко мне по ночам, проводя почти все время на пирах, где, похоже, мужчины и женщины могли встретиться только по предварительному распоряжению. Его отсутствие лишь усиливало мои подозрения и тревогу. Я металась по ненавистным роскошным покоям, твердя, что не вынесу подобного унижения. Лопес все так же советовал мне проявить осторожность и терпение, хотя я начала замечать беспокойство и на его добродушном лице.

На шестое утро, войдя в покои Анны Бретонской, я обнаружила ее в окружении придворных дам. Перед ней, сразу же бросаясь в глаза, стояла большая позолоченная колыбель.

– Моя дочь, Клод Французская, – сообщила она мне.

Я шагнула к колыбели, удивляясь, почему она до сих пор не расхваливала своего единственного ребенка. Вероятно, подумала я, потому, что в этом отношении я намного превосходила Анну: уже родила троих, в том числе сына и наследника, в то время как она до сих пор не смогла подарить Луи так необходимого ему принца. В отсутствие сына ему пришлось бы отдать Францию в приданое за дочерью, а сама Клод никогда не смогла бы стать правящей королевой, поскольку женщинам во Франции запрещалось вступать на престол.

Под кружевными покрывалами я увидела бледное личико с большими грустными глазами и сверкающий чепчик на почти безволосой головке. Со зловещим удовольствием я отметила, что французская принцесса на вид весит вдвое меньше моей Изабеллы и в ней нет ничего от обаяния моей дочери. Маленькая принцесса искривила рот в болезненной гримасе и неприлично громко пукнула. Улыбнувшись, я повернулась к королеве:

– Похоже, ее высочество Клод нездорова. Пожалуй, стоило бы давать ей побольше фруктов и поменьше сыра.

Взгляд Анны Бретонской стал ледяным.

– У нее были колики, это пройдет. Надеюсь, вы не рекомендуете фрукты своему сыну, мадам. Известно, что подобное может повлиять на созревание мальчика, а мессир архиепископ Безансон заверил меня, что он вырастет сильным и здоровым мужем.

Я застыла, не сводя с нее взгляда. Наступила глубокая тишина, женщины словно сверлили меня глазами.

– Мадам, не хотите поцеловать свою невестку? – спросила королева.

Мне показалось, будто меня облили грязью. Я едва успела повернуться, когда мадемуазель де Фуа, приторно улыбаясь, вынула из колыбели девочку, которая тут же разразилась громким плачем. Коснувшись губами маленькой головки, я, не говоря ни слова, выбежала за дверь.

За моей спиной послышался смех королевы и ее женщин.

Когда я ворвалась в свои покои, Лопес сидел за столом и писал. Беатрис и Сорайя в тревоге взглянули на меня.

– Нас обманули! – задыхаясь, крикнула я. – Безансон обручил моего сына с их писклявой дочерью! Наш визит – всего лишь уловка!

– Ваше высочество, прошу вас, успокойтесь. – Лопес поспешно встал. – Вы уверены?

– Да. Королева только что мне сказала, точнее, ткнула носом в этот факт.