Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

– Ах, милый мой, мы ведь не работаем. Мы получаем рацион наравне с теми, кто трудится на самых тяжелых работах. Вроде бы прекрасная возможность выжить, но… – Что – «но»? – перебил ее Ханс.

– Ох, милый, здесь очень страшно, здесь происходит настоящий кошмар. Вот сейчас – снова с этими греческими девушками… Я не знаю, что точно с ними сделали. Только у них внутри все горит. Их пятнадцать человек. У них были жуткие боли после того, что с ними сделали. А одна из них просто умерла.

– А с тобой они ничего такого не сделают?

– Кажется, эти эксперименты закончились. Несколько недель назад здесь появился профессор Шуман, жирный бош [64], и постоянно у нас толокся, но в последнее время я его не видела. Мне кажется, они начинают новую серию экспериментов, что-то связанное с инъекциями, где-то внизу.

– А тебя они не включат в эти опыты?

– Скорее всего нет, я теперь работаю медсестрой в штюбе, где лежат голландские женщины, а персонал они стараются не использовать как подопытных кроликов…

Но тут им пришлось прервать беседу: по всему лагерю разнесся хорошо им знакомый заливистый свист.

Раппортфюрер Клауссен (его чин в войсках СС был Oberscharführer[65]) появлялся в лагере каждый вечер и был известен как весьма опасный тип. Он никогда не расставался с плетью для верховой езды. Если арестант, попавшийся ему на пути, получал всего лишь один удар его знаменитой плети – он мог считать, что легко отделался. Едва эсэсовец входил в ворота лагеря, как звучал высокий, пронзительный свист, предупреждающий арестантов о появлении монстра. Ой вэй, если он вдруг что-то заметил, – например, у арестанта волосы были чуть длиннее, или арестант приветствовал его недостаточно глубоким поклоном, если арестант рассмеялся или раппортфюрер почувствовал, что он не нравится арестанту… Короче, не проходило вечера, чтобы хоть одного человека не забили до полусмерти.

Правда, потом Клауссен смирял свое бешенство. Но даже тут положение считалось еще очень сносным, если сравнить, к примеру, с Биркенау или Буной, так называемым Освенцимом-I I. Дело в том, что лагерь Освенцим-I считался показательным; бараки здесь были каменными, и каждый арестант имел собственную кровать. Здесь находились огромные склады, с которых всегда можно было стащить что-нибудь жизненно необходимое; тут же располагался образцово-показательный госпиталь. Нет-нет, ситуацию в Освенциме-I никак нельзя было сравнивать с положением во всем остальном комплексе, носящем то же название – Освенцим.

Много интересного рассказал Хансу парень, с которым он разговорился как-то вечером. Он прибыл в лагерь в прошлом месяце, одновременно с Хансом, и был послан вместе с двумястами двадцатью восемью арестантами в Буну. Буна находилась в двух часах пешего хода от Освенцима-I, там выстроили колоссальный фабричный комплекс, который продолжал расширяться.

– Большинство ребят прокладывали в Буне кабели; некоторые работали на заливке бетона. Вот у кого была тяжелая работа: целый день им приходилось перетаскивать в руках мешки с цементом по семьдесят пять килограммов каждый. (Ханс попытался представить, как он мог бы чувствовать себя вечером после того, как целый день таскал тяжеленные мешки с цементом – от вагонов узкоколейки до бетономешалки, находившейся в ста метрах от железной дороги, а на пути, примерно через каждые десять метров, его поторапливали бы ударами палок капо или эсэсовец.)

– Одного из таскавших цемент к концу первого дня забили насмерть, – продолжал парень. – А знаешь ли ты о судьбе своего родственника Плаута, дипломированного фельдшера из Вестерборка? Так вот, с ним охранники проделали старый как мир трюк. Охранники стояли в четырех углах квадрата, внутри работали арестанты, которым было запрещено выходить за его границы. Эсэсовец, дежуривший у бетономешалки, распорядился, чтобы Плаут притащил ящик, стоявший за границей охраняемого стражей квадрата. Плаут не решался выйти за границу, и тогда эсэсовец ударил его по голове. И ему ничего не оставалось, как направиться к ящику, чтобы взять его, но когда он пересек линию между постами охраны, они застрелили его… Только не рассказывай этого его жене. Она здесь, в Десятом бараке. На другой день пришла очередь Якобсона, ему было сорок пять лет, для арестанта он считался очень старым. В слишком жаркий день он тащил свой тяжеленный мешок и вдруг упал и уже не смог подняться. Тех, кто пытался ему помочь, отгоняли палками. Через полчаса кому-то разрешили подойти к нему. Он был уже мертв.

Мы хотели унести тело, но нам не позволили. Потому что на утренней перекличке его посчитали, а на вечерней общее число арестантов должно было совпадать. И нам пришлось нести его тело с собой на Аппельплац, чтобы там его посчитали. С тех пор прошло пять недель, и из наших ребят погибло уже двадцать человек. И это число будет быстро расти, потому что все они переутомлены и изранены.