Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

– Halt’s Maul! [89]

Но санитар по делам здравоохранения проявил большую доброту и ответил:

– Тех, кто слишком слаб, переведут в другой лагерь, там есть специальный госпиталь.

Фельдшеры, что стояли поближе, слушая его слова, пожимали плечами и саркастически усмехались:

– Специальный госпиталь, ага. Тот, в котором излечиваются все болезни.

Лагерный врач закончил обход и спустился по лестнице. Ханс был в ужасе: ван Лиир, фельдшер, оказался в третьей штюбе среди сумасшедших. Он не только остался в постели из-за своих загноившихся ран, но вдобавок ко всему перебрался в штюбе к сумасшедшим ради приятной компании: там работали двое голландцев, ван Вейк и Эли Полак. Если бы только они догадались его спрятать… Когда лагерный врач ушел, Ханс столкнулся с Эли в коридоре. Лицо у того было непроницаемым:

– Только троим рейхсдойчам позволили остаться, все остальные номера списаны в расход.

– И ван Лиир тоже?

– И ван Лиир с сумасшедшими.

Они пошли к Паулю, старосте барака, чтобы спросить, может ли он что-нибудь сделать для ван Лиира. Пауль был странным парнем. Он не поступал несправедливо, никогда не использовал в разговоре непристойностей. Он орал и угрожал, но на этом все и кончалось. Однако он слишком долго просидел в лагере, чтобы ощущать сострадание к кому-либо.

– Ван Лиир сам, своими руками, все это организовал. Очевидно, он сам хотел попасть в такое положение, и теперь ему придется принять как должное то, что произошло. Почему ни с кем из вас этого не случилось? Вы работали здесь с самого начала, и именно поэтому я поместил в фельдшерскую штюбе вас, но не этого говнюка!

Конечно, это не было серьезным аргументом. В конце концов, лагерный врач принял ван Лиира как фельдшера. А если у Пауля были к нему какие-то претензии, он мог вытащить ван Лиира из постели или даже – он имел такое право как староста барака – выгнать его из госпиталя. Но ничего подобного он не сделал, наоборот – позволил тому торчать в штюбе вместе с психами. Впрочем, даже самые порядочные люди после нескольких лет, проведенных в лагере, обретают свое собственное «чувство справедливости». По-голландски их называют «оседлавшими игрушечную лошадку» – в том смысле, что они начинают относиться к своим дурацким обязанностям с небывалым энтузиазмом. Скользкий как уж этот Пауль, из любого положения вывернется.

Так что ван Лиир остался в списке и отправился вместе с остальными на следующий день.

В одиннадцать часов утра за ними пришли грузовики, сопровождаемые толпой эсэсовцев такого ранга, какого Ханс за все время, проведенное в госпитале, ни разу не видел. Там были и начальник лагеря в сопровождении раппортфюрера, и лагерный врач с санитаром по делам здравоохранения, и множество других эсэсовских чинов, да и шоферы грузовиков были штурмовиками, одетыми в ту же черную форму. Они энергично жестикулировали и выглядели чрезвычайно нервными и возбужденными.

«Нет, – подумал Ханс, – это нисколько не похоже на нормальный перевод больных в специальный госпиталь, как сказал им вчера санитар!»

Староста барака взял в руки список с именами и номерами жертв. Они должны были как можно быстрее выстроиться в очередь, получить по паре штанов и сандалии и погрузиться в грузовики.

Тяжелых больных, которые не могли ходить, приносили на носилках фельдшеры. Когда они недостаточно быстро тащили носилки, то эсэсовцы отпихивали их, а после сами хватали несчастных и забрасывали их в кузовы грузовиков, как дрова. Собственно, они не были слишком тяжелыми. Здоровый, крепкий мужчина, который в момент ареста мог весить, скажем, восемьдесят килограммов, после голодного времени, проведенного в лагере, весил не больше пятидесяти, а люди с обычным телосложением оказывались не тяжелее тридцати восьми килограммов.

Существует закон природы, согласно которому, когда человек худеет, его сердце и мозг сохраняют свой вес дольше, чем остальные части тела. Поэтому большинство больных прекрасно понимали, что с ними собираются сделать. И они все еще очень хотели жить. Многие кричали и жаловались фельдшерам. Один мальчишка лет шестнадцати бросился на охрану. К нему подошел эсэсовец и ударил его плеткой. Но мальчишка продолжал кричать и вырываться, и тогда эсэсовец ударил его сильнее. Однако германская педагогика на этот раз все-таки не сработала.

Видели ли вы когда-нибудь пьяного в хлам мужика, пытающегося побоями унять скулящую собаку? Но собака только воет все громче и громче. Хотя человек пьян, он чувствует, что вой собаки оправдан и в нем слышится обвинение в жестокости. Такой человек не способен почувствовать раскаяние, но вой собаки вызывает дискомфорт, который ему приходится маскировать все возрастающей жестокостью. Удары все сильнее и вой все сильнее, пока он не забьет ее до смерти. И тогда пес, по крайней мере, лишится возможности обвинить человека в жестокости.

Вот так и эсэсовец бил мальчишку все сильнее, а мальчишка орал все громче. Пока эсэсовец наконец не схватил его, как мяч, и не швырнул в кузов. И только тогда наконец стало тихо.