Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет

Поначалу со всеми узниками обращались одинаково плохо, но постепенно сформировалась отдельная категория из тех, к кому благоволили эсэсовцы, а также их подручные – капо и коменданты блоков. Благодаря таким помощникам СС удавалось контролировать большие массы работников. В 1937 году на базе лагерей были созданы первые акционерные общества. Акционерами стали… эсэсовцы. Во время войны крупные немецкие промышленные компании (Krupp, IG Farben) создали свои филиалы в местах заключения. Они платили CC по шесть марок в день за каждого рабочего. В книге «Теория и практика ада» [156]

Ойген Когон подсчитал, что содержание одного узника обходилось примерно в две марки в день, а значит, прибыль составляла около четырех марок, а если суммировать все доходы – тысячи марок в день и миллиарды за все время войны. Правда, пять-шесть миллионов человек были уничтожены [157], но даже из них примерно сорок процентов в течение нескольких месяцев обеспечивали доход для СС.

Поскольку евреев, а также политических оппонентов в захваченных нацистами странах Европы было достаточно, с узниками можно было не церемониться и не щадить их жизни. Но примерно с 1943 года этот человеческий ресурс начал иссякать, а потому возникала необходимость ослабить режим в концлагерях, чтобы продолжать поддерживать производство во время войны, а также не лишать СС доходов. Это позволило заключенным вздохнуть немного свободнее.

Как мы видим, у эсэсовцев было две противоречаще друг другу цели: с одной стороны, быстрое и эффективное массовое уничтожение, с другой – сохранение рабочей силы для получения экономической выгоды. В 1944-м двойственность в идеологии тюремщиков достигла кульминации: надо было как-то соединить две несовместимых функции – лагерь смерти должен был одновременно быть и трудовым лагерем. Это противоречие, сложившееся в силу социальных причин, резонировало с двойственным душевным состоянием заключенных, постоянно балансировавших между страхом и надеждой. Как я уже говорил, они то склонялись перед неизбежностью смерти, то их охватывали приступы жажды жизни.

Таким образом, мы можем предположить наличие связи между двумя на первый взгляд независимыми феноменами: социальная структура лагеря и устройство психики заключенного оказались подобны друг другу. Мы видим, как искаженные общественные отношения вызывают у участников событий психологические изменения невиданной ранее глубины. Само собой разумеется, что есть существенные индивидуальные различия в умении адаптироваться к лагерной среде и развитии у узника описанного нами специфического психического состояния. Так, восточноевропейские евреи, жившие среди славянских народов и с детства сталкивавшиеся с антисемитизмом, реагировали на чрезвычайные обстоятельства совсем не так, как их соплеменники из более западных стран. Но и внутри голландского сообщества были различия: простые люди – продавец апельсинов с площади Ватерлоо или изготовитель сигар из района Эйленбург в Амстердаме – лучше переносили невзгоды, чем представители состоятельного среднего класса. С этих благополучных господ вся спесь сходила после первого же удара или обращенного к ним бранного слова. Особенно тяжело было тем, у кого чувство собственного достоинство не имело глубоких корней, а было связано только с социальным статусом.

В целом можно отметить, что те, у кого были хоть какие-то религиозно-идеологические ориентиры (это широкое понятие в данном случае подразумевает, кроме прочего, преданность политическим идеалам или гуманистической философии), быстрее преодолевали внутреннюю заторможенность. И тогда уже не кажется случайностью, что и глубоко верующие христиане, и их непримиримые оппоненты – коммунисты лучше сохраняли свою личность в лагере и даже находили возможности для объединения в антифашистские союзы. То же самое происходило в голландском Сопротивлении, где создавались тесные группки вокруг подпольных газет «Trouw» and «De Waarheid».

Конечно, такие адаптивные механизмы не действовали среди представителей лагерной верхушки – капо и комендантов блоков. Ими часто становились садисты и психопаты: эти люди были ничем не лучше, чем эсэсовцы, вместе с которыми они выпивали и посещали бордели.

Узники, познавшие все тяготы концлагеря, смогли выстоять именно потому, что внутренне примирились с тем, что им суждено погибнуть. А также потому, что обычно доминирующая в нас жажда жизни вспыхивала в них лишь изредка в самые критические моменты. Именно ради таких случаев сохранялся небольшой волевой ресурс. На периферии сознания все еще теплилась мысль, что у существования имеется иной смысл, помимо того, чтобы протянуть еще один день.

Даже сейчас, спустя годы после войны, мы видим, как трудно обратить вспять далеко зашедшие изменения психики, вызванные пребыванием на фабрике смерти. Поэтому мне кажется столь важным и необходимым учитывать все условия выживания, описанные мною выше, при работе с бывшими заключенными, обращающимися к нам за помощью с различными расстройствами.