Последняя сказительница

«Но если ты рискнешь довериться истории, глядишь, и найдёшь океан, который надо переплыть».

Кролик прыгает дальше к горам, моя черепашка Торопыжка бредёт к дереву, к дыре, вырытой между корнями. Кругом тихо и спокойно. Торопыжка уже там.

«Вернись», – зову я.

Но он ползёт в норку между корнями и исчезает.

«Лита», – поворачиваясь, зову я, но её тоже нет.

Я ищу глазами кролика.

Крохотная точка на краю пустыни исчезает вместе с горами.

В пустыне я одна. Дерево исчезло. Просто ровный слой земли. Ветер не нашёптывает о Лите… или о её истории.

Я испугана и растеряна. Свой шанс я упустила.

Земля трясётся. Пыль поднимается в воздух, как вокруг Кетцалькоатля.

– Лита! Вернись! – зову я, садясь в ячейке.

Даже проснувшейся, мне кажется, что я совершила большую ошибку и мне больше не подвернётся возможность последовать за кроликом. В ячейке наверху тихо храпит Рыжий. Я проснулась, и сон кажется таким глупым.

– Это просто сон, – шепчу я, глядя на потолок ячейки.

В комнате что-то щёлкает. Я сажусь и вижу, как закрывается дверь.

Глава двадцатая

Остаток ночи сна ни в одном глазу – в голове лишь мысль: кто заходил в спальню. Кто видел мой порыв?

Я, не торопясь, заплетаю косу, чтобы не выскочил ни один волосок, вешаю на плечо сумку с собранными образцами и встаю во весь рост первой в шеренге.

Мы выходим из лифта, и я иду через зал к парню с подносом. Дойдя до него, я не пытаюсь вызвать у него улыбку или обменяться взглядами. Откусываю сразу половину порции, словно это пончик, а не еда для лошадей.

Увидев Глиш, менее крупную версию Нилы, с той же самой утренней группой поглощающих биохлеб, подвигаюсь ближе и притворяюсь, что грызу остаток пайка.

– Кто будет следующим? – говорит она. – Разве Лен был менее полезен, чем я?

Я помню, как она говорила, что они с Леном были в одной творческой группе.

Человек с широко поставленными глазами, «рыба-молот», её толкает.

– Ты хочешь сказать, Глиш, что желаешь пожертвовать собой ради Коллектива.

Он оглядывается и понижает голос. Один человек откашливается и нервно уходит.

Рыба-молот продолжает:

– Без Коллектива были бы войны и голод. Наше единодушие и согласие во всём гарантирует, что мы никогда не вернёмся к распрям.

Он поднимает кусок биохлеба.

– Никогда не будем голодать, потому что Коллектив искоренил различия и завышенные требования.

Откуда ему знать? Он ведь никогда не был в музее и не видел произведений искусства от Сезанна до Сэвиджа, от Баския до Кало. Никогда не пробовал разнообразные кухни мира: от удона, японской лапши, до пасты букатини, от ирландской тушёнки до пепиан, гватемальского рагу. Повторяй, не повторяй бесконечно одно и то же вовсе не значит, что это истина. И неожиданно я понимаю, что такое догма.

Рыба-молот бросает взгляд через плечо Глиш. Я прослеживаю за ним, благо это недалеко. Нила и Брик смотрят и слушают за спиной Глиш.

Мне хочется её предупредить, но Глиш уже снова говорит:

– Ни одна из наших работ или служб не важна, если мы не пожинаем её плодов…

Она резко замолкает. И, повернувшись, видит тех, кто стоит за ней.

Нила кивает Брику, и тот уходит.

Окружающие цепенеют, как стадо оленей в свете фар.

Глиш не шевелится – добыча чувствует себя жертвой хищника.

На корабле не спрятаться.

Тишина зависает надолго. Наконец я вижу Брика, он возвращается не один. Даже на расстоянии вижу рядом с ним гигантскую креветку-призрак. Так и назовём: Креветка. Он подходит ближе, и я замечаю испещрённый морщинами лоб от постоянно хмурого вида.

Брик тормозит рядом с Нилой, а Креветка идёт к Глиш. Один из мужчин закрывает глаза. Креветка берёт Глиш под локоток.

Она не двигается с места.

– Ради Коллектива, – спокойно говорит она и без малейшего сопротивления уходит с ним, а он всё так же держит её под руку. Они входят в лифт и через мгновение исчезают из виду в тёмной металлической трубе.

Я отворачиваюсь. Слова на потолке мигают быстрее. Или мне кажется.

«Единодушие. Товарищество».

– Для Коллектива, – говорит Рыба-молот.

– Для Коллектива, – повторяют остальные.

Войны нет. Голода тоже. Но какой ценой?

Побег отсюда кажется всё более насущной и неотложной задачей.

Я иду через зал к конвейеру, изготавливающему пищу. Коробки с продукцией для следующего приёма аккуратно сложены у стены.

И в отличие от склада не нужно взламывать замок.

Глиш уводят, и это отвлечение мне на руку. Я открываю сумку и прислоняюсь к стене рядом со сложенными запасами биохлеба.

Осмотревшись и удостоверившись, что поблизости никого, я протягиваю руку, беру коробку и хочу положить её в сумку.

– Зетты! – зовёт Брик. – Пора уходить.

Воздух наполняется людскими голосами. Люди возбуждённо оглядываются, показывая на Пушинку и Рыжего. Ещё мгновение, и меня засекут. Я смотрю в сторону и кладу коробку в сумку.

На меня смотрит Вокси.

На этот раз застывший олень – это я.

Он прижимает к губам палец.

– Я иногда тоже очень хочу есть. Я никому не скажу.

Он суёт ещё две коробки мне в сумку, улыбается и убегает.

Сердце сейчас выпрыгнет из груди.

– Зетта-один!