Последняя смерть Дельфина

— Неужели он, зная все расклады, не откажется? — удивился мэр — младоевропеец Януш Каминский. Полгода назад он сменил тупоголового, но коренного европейца, господина Карела Вердона — идеологи ВВФ стали больше доверять менеджерам с подавляющим количеством восточноевропейской крови. Высшее руководство Федерации тасовалось со скоростью навязчивой мысли о неизбежности краха ВВФ.

— Упёртый стервец. Не откажется, — подытожил Звонарев и выключил экран.

— Что в пакете? — на хорошем русском проявился боров.

— Шишки — еловые, — фыркнул Звонарев. Сжалившись, добавил. — Наверное, как обычно — саттива, ДОБ, сальвинорин[24]. Развлекуха оптом и в розницу. Треть всех радостей, которые курсируют к нам через Волгу, оседает в армейских подразделениях.

В наступившей паузе Каминский и Лацис, командующий гарнизоном Сызрани, стали беззлобно собачиться. Это была обычная практика сурового диалога между руководителями военной и гражданской ветвей власти. Через несколько минут, они перевели дух и закурили.

Пока Лацис гневно тыкал в мобильник, Звонарев вдохновенно перевел лейтмотив жуткой смеси польского, русского и английского, на котором беседовали боссы:

— Януш недоволен тем, — прошептал он Штефану, — что многочисленные детородные органы Лациса только онанируют и демонстрируют ненужную удаль, однако на деле не могут произвести достойного сексуального акта ни в одно из имеющихся половых отверстий. Господин же Лацис считает, что господин Каминский должен подняться на холм, а не совать половой член в опасное и неподходящее для него место. Лучше бы он чаще приставлял его к носу и рассматривал со всей возможной щепетильностью, иначе детородным органам господина Лациса скоро придется вступать с нездоровыми на голову жителями Сызрани во всевозможные сексуальные связи, в том числе посредством огнестрельного оружия. Януш считает, что Лацис немедленно превратился в половой член и посоветовал ему и его подчиненным, нетрадиционным гомосексуальным петухам, оторваться наконец от парных элементом женского декора и пойти учиться в Харьковское училище йогов.

Штефан покачал головой будто что-то понял и пробормотал по-русски:

— Всё это очень печально.

— Печальнее некуда, — согласился Звонарев и с удовольствием прислушался ко второй части Марлезонского балета — Медведя[25]

соединили с рубкой Феннека, чтобы он вступил в половой контакт с Гинтерасом:

— Ты, пидарас! — сходу атаковал Лацис. Звонарев решил, что последовавший искрометный монолог он сможет перевести с русского на русского только в общих словах. Лацис поинтересовался: «Уважаемый Вишенка, что Вам помешало выполнить согласованный план? Вы сегодня же пойдете под трибунал. Не сомневайтесь, повод мы найдем».

— Ну, почему, урод, почему? — взвыл в завершении медведь. — Всё было так просто! Я понимаю мать этого дуболома, его девушку, но ты — легионер, а не кисельное чучело. Почему ты, Бигигон[26], не прекратил его мучений?

Чуть позже, у себя в кабинете, прослушивая ответ Гинтераса, Звонарев понял — ситуацию в Сызрани не удержать. Гинтерас не сказал «я не смог», не сказал — «не позволила обстановка», не сказал «какого дьявола? почему я должен тискаться с гражданским без письменного распоряжения?» или «Дельфин — мой друг… мы общаемся полгода, и я считаю, что он делает всё, чтобы удержать ситуацию в Сызрани под контролем».

Гинтерас (ноль в военной иерархии! просто подвернувшийся вариант!) потребовал (!!!):

— Я считаю, дискредитация или ликвидация Климова будет ошибкой командования. Прошу пересмотреть план контртеррористической операции.

Этот ответ Звонарев прослушает потом, а пока Лацис покраснел и швырнул трубку в угол переговорки.

— Арррестовать, — гаркнул он помощнику, который вёл протокол совещания военной и гражданской администрации Сызрани.

10:29

Дед Сипай, давно обживший скамейку в сквере Героев, известен в городе не менее Дельфина. Десяток голодовок, постоянные судебные иски к новой власти, демонстрации, статьи, требования широкого доступа населения к высшим должностям — в отличие от сипаев 1857 года разлива[27]

Сипаев Андрей Викторович пытался бороться законными юридическими методами против «колониальной администрации».

Именно поэтому он и Дельфин стали идеологическими противниками, что не мешало периодически встречаться и обсуждать ситуацию в городе.

— Ну что, расскажешь свой распорядок дня? Во сколько сегодня собираешься совершить подвиг? — поинтересовался Сипай, морщины лучами расходились от глаз, внимательно следивших за каждым жестом Дельфина.

— Сегодня — самый провальный день в моей биографии, — признался Дельфин и присел рядом. — Сегодня не будет подвигов. Сейчас побеседую со своими подельниками, потом пообедаю и завалюсь спать. Жара. А ты, дедушка, нарисовал новые плакаты, чтобы узурпаторы выучили, наконец, русский алфавит и правила пунктуации? Особенно меня беспокоит использование запятых в последних указах мэрии.

Дед Сипай изобразил смешок, потом часто — часто закивал головой:

— Я решил перейти на твою сторону и признать бессмысленными методы моей борьбы.

Дельфин подскочил на лавочке.