Последние дни наших отцов

И он удалился. Достойно. В последний раз отправился на улицу Бак. Поднялся на второй этаж, позвонил в дверь. Настало страшное время прощания.

Отец весь кипел от волнения:

– Правду говорят, что немцы отступают? Париж скоро освободят?

Он не замечал, что в руках у Кунцера чемоданчик.

– Да, месье. Скоро немцы обратятся в ничто.

– Значит, вы выиграли войну! – воскликнул отец.

– Наверно. Если и не выиграли, то немцы, во всяком случае, ее проиграли.

– Что-то вид у вас недовольный.

– Вы ошибаетесь.

Кунцер не осмелился сказать, что больше не придет, – отец выглядел таким счастливым.

– А что мой Поль-Эмиль? Вернется?

– Да, скоро.

– Завтра?

– Попозже.

– Когда же?

– На Тихом океане тоже война…

– И ее тоже ведут из Женевы? – недоверчиво спросил отец.

– Все решается в Женеве, месье.

– Какой город. Какой город!

Кунцер растроганно посмотрел на отца. Больше он никогда его не увидит. Он не находил в себе ни слов, ни мужества объявить о своем отъезде.

– Месье, вы не могли бы еще раз показать мне последние открытки от Поля-Эмиля?

– Открытки? Открытки. Ну конечно!

Отец просиял. Пошел к камину, взял в руки книгу, пересчитал открытки и долго зачарованно смотрел на них.

– Ах Женева, ах сынок! Надо же, командует этой войной. С ума сойти. Знаете, я так им горжусь. Жалко, мать не дожила, не увидела… Интересно, в каком он звании, если за все это отвечает? По меньшей мере полковник, да? Полковник! Тсс-тсс… С ума сойти, такой молодой, а уже полковник. Какое у него будущее! Знаете, после такого он может и президентом стать, как вы думаете? Не сразу, конечно, позже, но почему бы и нет? Полковник. Он ведь полковник, да? А? А?

Отец обернулся к собеседнику, но комната была пуста.

– Вернер? Где вы, друг мой?

Молчание.

– Вернер?

Он вышел в коридор. Входная дверь была открыта.

– Вернер? – снова позвал отец.

Ответом ему была тишина.

На улице какая-то фигура бежала по бульвару в сторону Лионского вокзала – силуэт с чемоданом. Кунцер удирал. Он больше не немец, он больше не человек, он ничто. Канарису, его герою, хватило ума отправить семью в надежное место, за пределы Германии. А ему больше некого было укрывать, у него больше нет Кати, нет детей. В конечном счете он был рад, что не завел детей, – они бы так стыдились отца.

Кунцер бежал по бульвару. Больше его никто не увидит. Через несколько дней союзники освободят Париж. Без разрушительных бомбежек, которых так боялся Пэл.

58

В конце августа Толстяк и Клод с трехцветными повязками на рукаве и револьвером на поясе гуляли в освобожденном Марселе, в порту.

– Вдыхай запах моря! – кричал Толстяк.

Клод улыбался.

Они свое дело сделали. Скоро оба вернутся в Лондон.

– Ну что, с УСО покончено? – спросил Толстяк.

– Не знаю. Пока не покончено с войной, с УСО не покончено тоже.

Толстяк кивнул.

– А с нами?

– Тем более не знаю, Толстяк.

– Хочу снова увидеть Лору, хочу увидеть малыша! Надеюсь, это мальчик, как Пэл. Скажи, Попик…

– Чего?

– Даже если война все-таки кончится, можешь по-прежнему звать меня Толстяком?

– Если хочешь…

– Обещай. Это важно.

– Тогда обещаю.

Толстяк облегченно вздохнул и бросился бежать, радуясь как ребенок. За всю свою жизнь он не испытывал ничего подобного. Он выдержал подготовку УСО, выжил на заданиях, выжил на допросе в гестапо. Пережил избиения, страх, ужасы подполья; видел, что творят друг с другом люди-братья, но пережил и это. Наверно, это самое трудное – пережить катастрофу человечества, не отступить, выдержать. Удары что, это только удары: больно немного или много, а потом боль проходит. Так же и со смертью – это лишь смерть. Но жить Человеком среди людей – это ежедневное испытание. То мощное чувство счастья, какое испытывал сегодня Толстяк, было гордостью.

– Мы ведь хорошие люди, а, Попик? – крикнул гигант.

– Да.

“Мы – люди”, – пробормотал кюре и грустно улыбнулся другу. Как Толстяк после всего, что совершил, мог сомневаться в том, какой он? Клод сел на скамейку и стал смотреть, как гигант кидается камушками в чаек. Вдруг чья-то тяжелая рука легла ему на плечо, и он резко обернулся: за его спиной стоял красивый мужчина в темной форме. Кей.

– Черт возьми! – вырвалось у Клода.

– Ты теперь чертыхаешься? – улыбнулся Кей. – Что ж, война пошла тебе на пользу.

Клод вскочил, и мужчины крепко обнялись.

– Но что ты тут делаешь? Да еще в форме! Класс какой!

Кей указал пальцем на террасу, где сидели за столом какие-то солдаты.

– Я тут с парнями из союзнических групп, мы сошли с небес, чтобы дать под зад последним немцам. Нас сюда десантировали прямо перед высадкой…

Закончить фразу Кей не успел. Огромная масса обрушилась на него, как пушечное ядро, и с невероятной любовью сжала в объятиях.

– Кей! Кей!

– Толстяк!

Толстяк, крепко держа друга за плечи, оглядел его.

– Ишь ты, Кики, в форме! Каков красавчик!

– Спасибо, Толстяк. Если тоже хочешь форму, у нас их полно. Представь, мы в УСО со своими контейнерами на парашютах по сравнению кое с кем жалкие слабаки: САС сбрасывают даже автомобили. Вот так, приятель!

– Авто! Нет, ты слышал, Попик? Авто!