Последние дни Помпеи

– Да, но свидетельство Арбака имело решающее значение. Он видел, как нанесен был удар, – отвечал Лепид.

– Но каков же мог быть повод к преступлению?

– Этот жрец был суровый, загадочный человек. Вероятно, он журил Главка за его веселый образ жизни, за пристрастие к игре и, в конце концов, поклялся, что не согласится на брак афинянина с Ионой. Произошел крупный разговор. Главк, очевидно, принесший обильную жертву Бахусу, нанес удар в припадке сильного гнева. Возбуждение от вина и отчаяния вызвали в нем горячечный бред, которым он и страдал несколько дней. И я могу себе представить, что он, бедняга, до сих пор еще, под влиянием этого бреда, не сознает сделанного преступления. Таково, по крайней мере, мудрое заключение Арбака, который был, по-видимому, крайне снисходителен и доброжелателен в своих показаниях.

– Да, своим поведением в этом деле он снискал себе большую популярность. Но, в виду этих обстоятельств, сенату следовало бы смягчить свой приговор.

– Он так бы и сделал, если бы не народ, но народ разъярен. Жрецы не пожалели трудов, чтобы раздразнить его, они вообразили – дикие звери! – что Главк, как человек богатый и благородный, избегнет приговора, поэтому обозлились и хотели наказать его вдвойне строго. Оказывается, что, по какой-то случайности, он никогда не был формально зачислен в сословие римских граждан. Таким образом, сенат был лишен возможности противостоять народу. Хотя на деле против него оказалось большинство всего из трех голосов. Эй! Хиосского!

– Главк сильно изменился, но, однако, как он спокоен и бесстрашен!

– Увы! Посмотрим, хватит ли у него твердости до завтрашнего утра. Какая, однако, цель в мужестве, когда эта собака, Олинтий, проявляет точно такое же?

– Богохульник! – промолвил Лепид в благочестивом гневе. – Не мудрено, что один из декурионов был на днях поражен насмерть молнией при ясном небе[26]. Боги будут разгневаны на Помпею, покуда в стенах ее живут такие нечестивцы.

– А между тем сенат был так снисходителен, что если бы только Олинтий показал хоть немного раскаяния и рассыпал несколько зерен фимиаму на жертвенник Цибелы, то был бы помилован. Сомневаюсь, чтобы эти назаретяне, если б им удалось установить свою религию господствующей, государственной, были бы так же снисходительны, как мы, предположив, что мы стали бы опрокидывать изображения их божества, оскорблять их обряды и отрицать их веру.

– Главку дается один лишь шанс на спасение ввиду смягчающих обстоятельств. Ему позволяют идти на льва с тем самым стилетом, которым он убил жреца.

– А видел ты льва? Заметил его пасть и когти? После этого нельзя считать этот кинжал шансом на спасение! Право, даже меч и щит были бы не более как тростник и папирус против такого могучего зверя! Нет, мне кажется, истинным милосердием было бы не оставлять его долго мучиться, и поэтому большое счастье, что по нашим милосердным законам, приговор хотя и не скоро произносится, зато быстро приводится в исполнение, и что игры в амфитеатре, по счастливой случайности, давно уже назначены на завтрашний день. Ждать смерти – все равно что умирать дважды.

– Что касается безбожника, – заметил Клавдий, – то ему придется встретить свирепого тигра с невооруженными руками. Ну, при таких поединках пари неудобны. Впрочем, не желает ли кто держать?

Взрыв смеха доказал всю нелепость вопроса.

– Бедный Клавдий, – сказал хозяин дома, – потерять друга тяжело, но не найти никого, кто согласился бы держать пари за и против его спасения – это еще худшее для тебя несчастье.

– Правда, это досадно. И для него и для меня было бы утешительно думать, что он оказался полезен до конца.

– Народ в восхищении от такого оборота, – проговорил важный Панса. – Все боялись, что игры амфитеатра обойдутся без преступника, которого можно было бы отдать на растерзание зверям. И вот получить зараз двух преступников – ведь это сущая находка для бедного народа! Народ работает прилежно, он нуждается в развлечениях!

– Вот слова, достойные популярного Пансы, который никуда двинуться не может без целого хвоста клиентов, как настоящий триумфатор. Он вечно толкует про народ. Боги! Да он кончит тем, что сделается новым Гракхом!

– Разумеется, я не надменный патриций, – возразил Панса с достоинством.

– Ну, – заметил Лепид, – было бы положительно опасным выказывать великодушие накануне боя с дикими зверями. Если б когда-нибудь судили меня, природного римлянина, воспитанного в Риме, то молю Юпитера, чтобы или не оказалось никаких зверей в виварии, или множества преступников в темницах.

– А скажите, – вмешался один из гостей, – что сталось с бедной девушкой, которая должна была выйти замуж за Главка? Вдова, не будучи замужем, как это жестоко!

– О, – ответил Клавдий, – она в безопасности под крылышком своего опекуна, Арбака. Естественно, что она прибегла к нему, лишившись и брата и жениха.

– Клянусь Венерой, Главку везло у женщин! Говорят, и богатая Юлия была влюблена в него.