Последние дни Помпеи

Но вряд ли Арбак стал бы испытывать угрызения совести по поводу участи презренного Каления. Он изгнал из своей головы самое воспоминание о мучениях жреца и его жестокой смерти: он сознавал только, что для него самого миновала великая опасность и что возможный враг обречен на молчание. Теперь ему оставалось одно – объяснить жрецам исчезновение Каления, а это, думал он, нетрудно будет сделать. Калений часто посылался им с различными религиозными миссиями в соседние города. Поэтому Арбак мог уверить, что и теперь послал его с приношениями в Геркуланум и Неаполис, в тамошние храмы Исиды, с умилостивительными жертвами богине, разгневанной недавним убийством своего жреца, Апекидеса. Когда Калений умрет, тело его можно будет выбросить, перед отплытием египтянина из Помпеи, в глубокий поток Сарна. А в случае, если б его нашли, убийство можно было бы свалить на назареян, как отместку за казнь Олинтия на арене. Перебрав мысленно все эти планы для личного ограждения, Арбак старался позабыть о злополучном жреце и, воодушевленный успехом, недавно увенчавшим его замыслы, всецело предался мечтам о Ионе. В последнее их свидание она прогнала его от себя с упреками и горьким презрением, и этого не могла вынести его надменная натура. Теперь он чувствовал себя достаточно уверенным в себе, чтобы искать другого свидания. В этом отношении он не отличался от других людей. Он беспокойно искал присутствия возлюбленной, хотя она даже оскорбляла и унижала его. Из уважения к ее горю он не снял с себя темной, будничной одежды, но, умастив благовониями свои черные кудри и расположив складки туники как можно изящнее, направился в комнату неаполитанки. Подойдя к рабу, сторожившему дверь, он осведомился, не легла ли уже Иона. Узнав, что она еще не спит и, по-видимому, успокоилась, он отважился войти. Он застал свою прелестную питомицу сидящей за маленьким столиком, подпирая голову обеими руками, в задумчивой позе. Однако лицо ее не имело обычного выражения кроткой ясности, делавшего ее похожей на Психею. Губы ее были полуоткрыты, глаза смотрели неопределенно и рассеянно, а длинные темные волосы, падавшие небрежными, растрепанными прядями на ее шею, еще более оттеняли бледность ее щек, уже утративших прежнюю округлость очертаний.

Арбак молча глядел на нее несколько минут, прежде чем подойти. Она тоже подняла глаза и, когда увидела, кто вошел, закрыла их со страдальческим выражением, но не двигалась.

– Ах, – произнес Арбак тихим, страстным голосом, почтительно, даже смиренно приближаясь к ней и садясь в небольшом отдалении от стола, – ах, если б смерть моя могла победить твою ненависть, как я желал бы умереть! Ты несправедлива ко мне, Иона, но я снесу несправедливость безропотно, только позволь мне видеться с тобой иногда. Укоряй, оскорбляй меня, если хочешь, я научусь претерпевать все твои оскорбления. Даже самые гневные слова из уст твоих слаще для меня музыки самых гармонических лютней. Когда ты молчишь, мне кажется, что весь мир замер, для меня нет света, нет жизни и радости без сияния твоего лица, без мелодии твоего голоса…

– Возврати мне моего брата и моего жениха, – молвила Иона спокойным, молящим тоном, и несколько крупных слез скатилось по ее щекам.

– Как желал бы я воскресить одного и спасти другого! – воскликнул Арбак с притворным чувством. – Да, чтобы сделать тебя счастливой, я отрекся бы от своей злополучной любви и соединил бы твою руку с рукой афинянина. Быть может, он еще выпутается из своего процесса (Арбак постарался, чтобы она не узнала, что суд уже начался). Если так, то можешь судить его сама. И не думай, о Иона, чтобы я стал дольше преследовать тебя мольбами о любви. Я знаю, что это напрасно. Позволь мне только плакать и горевать вместе с тобою. Прости мои порывы, в которых я глубоко раскаиваюсь! Обещаю более не оскорблять тебя. Дай мне снова сделаться для тебя тем, кем я был раньше, – другом, отцом, покровителем. Ах, Иона, пощади меня и прости!

– Я тебе прощаю. Только спаси Главка, и я откажусь от него. О могущественный Арбак! Ты всесилен и в зле и в добре. Спаси афинянина, и бедная Иона никогда его больше не увидит.

С этими словами она встала, пошатываясь, и, упав к его ногам, обвила руками его колени.

– О, если ты действительно любишь меня, если ты человечен, вспомни о прахе отца моего, вспомни о моем детстве, подумай о часах, счастливо проведенных нами вместе, и спаси моего Главка.

Страшная судорога пробежала по всему телу египтянина. Черты его страшно исказились, он отвернулся и проговорил глухим голосом:

– Если б я мог спасти его даже теперь, я спас бы. Но римские законы строги и суровы. А если б мне удалось освободить, спасти его, согласилась бы ты быть моей… Моей женой?

– Твоей? – повторила Иона, вставая. – Твоей женой? Кровь брата моего не отомщена: кто убил его? О Немезида, могу ли я изменить тебе даже ценою жизни Главка. Твоей женою, Арбак? Никогда!

– Иона! Иона! – воскликнул Арбак страстно. – К чему эти таинственные слова? Зачем ты связываешь мое имя с представлением о смерти твоего брата?