Последние дни Помпеи

Никогда еще Арбак не осмеливался заходить так далеко. Однако он осторожно ощупывал почву под ногами. В наше время аффектированного платонизма эти речи, может быть, звучали бы естественно в ушах красавицы, но в то время они казались странными, непонятными и не могли вызвать никакого определенного объяснения. Он знал, что после таких речей он всегда может незаметно или пойти дальше, или отступить, смотря по тому, улыбнется ли ему надежда, или он встретит отпор. Иона задрожала, сама не зная почему. Вуаль скрывала ее черты и выражение лица, которое сразу охладило бы египтянина и привело бы его в ярость, если б только он мог его видеть. В сущности никогда еще он не был так неприятен ей. Даже гармонические переливы его голоса резали ее ухо. Душа ее была все еще переполнена образом Главка, и нежные слова из уст другого только возмущали и пугали ее. Однако она не подозревала, что более пылкая страсть таится под этим платонизмом, о котором говорил Арбак. Она вообразила, что он, в самом деле, подразумевает привязанность и симпатию душ. Но ведь именно эта привязанность, эта симпатия входили в состав ее чувства к Главку. Неужели же кто-нибудь другой приблизится к святилищу ее сердца?

Желая поскорее переменить разговор, она отвечала холодным, равнодушным тоном:

– Если Арбак удостаивает кого-либо своим уважением, то весьма понятно, что его великая мудрость придает этому чувству особую окраску. Понятно также, что дружба его чище и возвышеннее, нежели у других смертных, заблуждений и недостатков которых он не разделяет. Но скажи мне, Арбак, давно ли видал ты моего брата? Вот уже несколько дней, как он не посещал меня. В последний раз, когда мы виделись, его вид и настроение смутили и встревожили меня. Боюсь, что он поторопился, выбрав такую суровую профессию, и что он раскаивается в своем непоправимом шаге.

– Успокойся, Иона, – отвечал египтянин. – Это правда, еще недавно он был смущен и грустен, его мучили сомнения и колебания, свойственные пылкому темпераменту. Но он пришел ко мне, Иона, он доверил мне свои тревоги и огорчения. Он обратился к человеку, который жалеет и любит его. Я успокоил его душу, я устранил его сомнения, я ввел его в самое святилище мудрости, и перед величием богини мятежный дух его смирился. Не бойся, он больше не будет раскаиваться: кто доверится Арбаку, тот недолго будет раскаиваться.

– Ты радуешь меня, – сказала Иона. – Милый брат! – если он доволен, то и я счастлива!

Разговор перешел на более легкие темы. Египтянин старался нравиться и даже снизошел до того, что занимал Иону беседой. Разнообразие и обширность его познаний давали ему возможность делать интересным всякий предмет, чего бы он ни коснулся, и Иона, забыв неприятное впечатление, произведенное на нее предыдущими речами, увлеклась, несмотря на свою грусть, волшебной прелестью его ума. Обращение ее стало непринужденным, речь потекла свободно, и Арбак, только и ждавший удобного случая, поспешил воспользоваться им.

– Ты еще ни разу не видела внутреннего устройства моего дома, – начал он, – может быть, это развлечет тебя. В нем есть комнаты, которые дадут тебе понятие об египетских жилищах. Разумеется, жалкие, миниатюрные размеры римской архитектуры не могут сравниться с массивностью, величавой громадой и исполинским великолепием фивских и мемфисских дворцов. Но все-таки ты увидишь кое-что, напоминающее ту древнюю цивилизацию, которая просветила мир. Подари же старому другу твоей юности один из этих ясных летних вечеров и дай мне похвастаться, что мое мрачное жилище удостоено посещением очаровательной Ионы.

Иона согласилась с готовностью, не подозревая, какой разврат гнездится в этом доме, не подозревая ожидавшей ее опасности. Посещение было назначено на завтрашний вечер, и египтянин удалился с веселым лицом Сердце его учащенно билось необузданной, нечистой радостью. Едва успел он уйти, как доложили о новом посетителе. Но вернемся к Главку.

V. Бедная черепаха. – Новая перемена в участи Нидии

Утреннее солнце ярко освещало маленький, благоухающий садик, заключенный в перистиле дома афинянина. Главк полулежал, грустный и задумчивый, на мягкой траве виридариума, легкий навес защищал его голову от палящих лучей летнего солнца.