Последние дни Помпеи

В некотором отдалении от дома находился навес, где отдыхали два-три путешественника победнее. По другую сторону дома тянулось обширное пространство, прежнее место погребения, превращенное теперь в место сжигания умерших. Над ним возвышались террасы веселой виллы, наполовину скрытой за деревьями. Самые могилы – изящных, разнообразных форм, окруженные зеленью и цветами, не придавали пейзажу печального характера. У самых городских ворот, в небольшой будке, стояла неподвижная фигура римского часового. Солнце ярко отражалось на его глянцевом шлеме и на копье, на которое он опирался. Ворота разделялись тремя арками – средняя предназначалась для повозок и колесниц, а две боковые – для пешеходов. По ту и по другую сторон ворот тянулись массивные стены, опоясывавшие город, сооруженные, исправленные, подчиненные в различные эпохи, после того, как войны, время или землетрясения расшатывали эту бесполезную защиту. На известных промежутках высились четырехугольные башни, прерывая живописными неровностями прямую линию стены и представляя резкий контраст с новейшими постройками, белевшими неподалеку.

Извилистая дорога, ведущая из Помпеи в Геркуланум, терялась вдали, среди роскошных виноградников, а над ними мрачно хмурился величаво-угрюмый Везувий.

– Слыхал ты новость, старый Медон? – спросила молодая женщина, с кувшином в руках, остановившись у дверей поболтать немного с рабом, перед тем, как идти в соседнюю гостиницу, чтобы наполнить сосуд и кстати пококетничать с приезжими.

– Какую такую новость? – отозвался раб, угрюмо подымая опущенные глаза.

– Как же! Нынче рано утром, пока ты, вероятно, еще не успел продрать глаза, в ворота Помпеи прошел прелюбопытный гость!

– В самом деле? – отозвался раб равнодушно.

– Да, подарок от благородного Помпониана.

– Подарок! А ты сказала – гость?

– И гость, и подарок – все вместе. Так знай же, о глупый человек, что это не кто иной, как прекраснейший молодой тигр для предстоящих игр в амфитеатре. Слышишь, Медон? О, как весело! Я не засну, покуда не увижу его. Говорят, он так страшно рычит

– Бедная дурочка! – проговорил Медон, печально и цинично.

– Не бранись, старый ворчун! Тигр – ведь это прелесть! В особенности, если мы могли бы найти кого-нибудь, чтобы бросить ему на растерзание. Теперь у нас есть и лев и тигр – подумай-ка, Медон! А за недостатком двух подходящих преступников нам, может быть, придется любоваться, как эти два зверя пожрут друг друга. Кстати, ведь сын твой гладиатор, красивый мужчина и силач – нельзя ли уговорить его, чтобы он вышел на состязание с тигром? Постарайся-ка! Ты сделаешь мне большое удовольствие, – мало того, ты будешь благодетелем всего города.

– Э, полно! – грубо остановил ее раб. – Подумай-ка лучше о своей собственной опасности, вместо того, чтобы болтать о смерти моего бедного мальчика.

– О моей опасности! – молвила девушка, испуганно озираясь. – Не накликай на меня беды! Пусть твоя угроза падет на твою же собственную голову! – С этими словами она дотронулась до талисмана, висевшего у нее на шее. – Какая же такая опасность может угрожать мне?

– По-твоему, недавнее землетрясение недостаточное предостережение? Разве не сказало оно всем нам: готовьтесь к смерти, наступает конец миру?

– Пустяки! – возразила девушка, оправляя складки своей туники. – Ты говоришь точь-в-точь, как те назареяне, – сдается мне, что ты сам принадлежишь к их секте. Ну а теперь мне некогда болтать с тобой, седая ворона, с каждым днем ты становишься все несноснее. Vale! О Геркулес! Пошли нам одного преступника для льва, а другого для тигра!

И, напевая веселую песенку звонким, серебристым голосом, молодая девушка легкими шагами направилась к гостинице, слегка приподымая на ходу свою тунику, чтобы она не запылилась.

– Мой бедный сын! – молвил старик вполголоса. – Вот так-то и тебе суждено будет погибнуть! О вера Христова! Я стал бы исповедовать тебя со всей искренностью только из-за того, что ты противишься этим кровавым зрелищам!

Старик в унынии опустил голову на грудь. Он замолчал и казался погруженным в глубокое раздумье, но время от времени вытирал глаза рукавом. Сердце его рвалось к сыну. В своей задумчивости, он не заметил, как чья-то высокая фигура несколько надменного, беспечного вида, быстрыми шагами приближалась к воротам. Старик не подымал глаз, пока эта фигура не остановилась возле него, проговорив мягким, ласковым голосом:

– Отец!

– Сын мой! Лидон! Ты ли это! – радостно воскликнул старик. – А я все думал о тебе.

– Рад слышать, отец, – сказал гладиатор, почтительно прикасаясь к коленям и к бороде раба, – скоро, быть может, я всегда буду с тобой, не только в мыслях.

– Да, сын мой, но не в этой жизни, – печально возразил раб.