Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа

К чему идет дело и для чего предложен странный случай с женой — нужно было догадаться. Так обыкновенно поступали раввины в своих состязаниях, указывая на какой-либо пример, делая одни намеки и не приводя раздельных умозаключений и выводов, к которым житель Востока не может привыкнуть. По нашему образу высказывания мыслей, сила возражения саддукейского состояла в следующем: «в книгах Моисеевых не только нет никакого доказательства бессмертия душ; но еще есть нечто такое, что совершенно противоречит учению о воскресении мертвых; именно — закон ужичества. Ежели мертвые воскреснут (как учат фарисеи и Ты), то жена, приведенная в пример, должна по закону ужичества принадлежать или всем семи мужьям, или никому, что равно нелепо; но такого нелепого закона (каким оказывается закон ужичества в отношении к бессмертию) Моисей, мудрейший, Богодухновенный законодатель, дать не мог; следовательно, по учению Моисея, нет воскресения мертвых, и мы, не принимая учения о бессмертии, совершенно правы». Умствование, по-видимому, не без силы: только им предполагалась недоказанная и ложная мысль, что чувственный союз супружества остается в силе и по воскресении мертвых, в будущей жизни, между теми лицами, которые были супругами в настоящей жизни. И фарисеи не все допускали последнее мнение; а Иисус Христос не одобрял ни того, ни другого. Тем удобнее было отвечать на софизм.

«Не оттого ли именно, — сказал Господь саддукеям, — и происходит ваше заблуждение, что вы не знаете истинного смысла писаний и не имеете правильного понятия о всемогуществе Божьем? Самый образ мыслей ваших о состоянии будущей жизни нелеп и ложен. Жениться, выходить замуж есть принадлежность только настоящей жизни, в которой господствует чувственность. Но там нет ничего чувственного, а потому нет и брака. Сыны воскресения будут сынами не плотскими, а Божьими; их состояние подобно состоянию ангелов».

Замечания этого уже было достаточно для посрамления саддукеев, потому что им совершенно опровергалось возражение саддукейское и с его основанием. Но Господь, вероятно, видел возможность вывести некоторых саддукеев из их заблуждения, поэтому не удовольствовался одним опровержением возражения, а присовокупил со Своей стороны весьма убедительное доказательство бессмертия.

«Столь же несправедливо, — продолжал Он, — думаете вы, что в законе Моисеевом нет ничего о воскресении мертвых и будущей жизни. Разве вы никогда не читали тех мест, где описывается явление Бога Моисею? Как там называет Себя Бог? — Аз есмь

, — говорит Он, — Бог Авраамов, Бог Исааков, Бог Иаковлев . Но Бог не есть Бог мертвых, а живых; посему у Него все живы (Ис. 3, 6; Лк. 20, 37)».

Саддукеи молчали. Доказательство, приведенное Иисусом Христом, кроме неожиданности (у саддукеев почиталось за несомненное, что в книгах Моисея нет подобных указаний на бессмертие), отличалось глубиной и духовностью смысла, невиданной в умствованиях раввинов, большей частью мелочных и слабых. Каждый невольно чувствовал, что Бог действительно не назвал бы Себя Богом Авраама, Исаака и Иакова, если бы эти святые мужи вовсе перестали существовать. Некоторые из саддукеев громко выразили свое одобрение при народе (Лк. 20, 39), который тем более радовался, что торжество Иисуса над саддукеями казалось ему собственным торжеством.

Неудачное выступление саддукеев снова ободрило фарисейских книжников и пробудило охоту вступить в спор с Иисусом. Сговорившись между собой (Мф. 22, 34), они выбрали одного (Мф. 22, 35), самого искусного и надежного законника, который, впрочем, как показал опыт, имел не только ум для суждения о важных предметах, но и сердце для принятия истины. Уже прежний ответ Иисусов саддукеям, по замечанию св. Марка, ему весьма понравился, и он взял на себя поручение — искусить Иисуса, вероятно, с лучшим намерением, нежели предполагалось его сообщниками.

Вопрос, предложенный законником, касался любимого предмета — спора о заповедях. Фарисеи постоянно разделяли заповеди на большие и малые; равным образом, все они были согласны в том, что под заповедями большими надо разуметь все обрядовые законы, а под меньшими — правила нравственности. Но какая самая большая заповедь — в этом никак не могли согласиться: одни почитали такой закон о субботе, другие — закон обрезания и так далее. Источником этих исследований и споров была не одна склонность к утончениям и софистике, присущая фарисеям, а частью и нужда: от мнения, какая самая большая заповедь, зависело, какую заповедь можно оставлять в случае так называемого несогласия, или противоречия, обязанностей.

«Первая из всех заповедей, — отвечал Господь, — есть сия: слыши, Израиль! Господь Бог наш есть Господь один, посему возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всей душой твоей и всем разумением твоим и всей крепостью твоей (Втор. 6, 5)! Сия заповедь более всех.

Вторая, подобная ей, заповедь сия: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Лев. 19, 18)!