Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа

Иной заповеди больше этих нет. В этих двух заповедях состоит весь закон и все Пророки». (Это сущность всего закона!)

Ответ этот был самый лучший, хотя и не заключал в себе численного деления заповедей, к которому привыкли законники. Фарисеи оттого именно и не могли согласиться, какая большая заповедь, что считали и измеряли заповеди, вместо того, чтобы проникаться духом их и исполнять их на самом деле.

Не без особенного намерения, произнося заповедь о любви к Богу, Иисус Христос упомянул о единстве Божьем. Это для того, чтобы иудеи, когда Он называл Себя Сыном Божьим, не толковали слов Его так, словно Он проповедовал двоебожие. В опровержение этой клеветы теперь ясно и с силой сказано, что единство Божье есть первая мысль, которую надо иметь при исполнении своих обязанностей.

Ответ Иисусов совершенно удовлетворил желанию книжника, предложившего вопрос. «Так, Учитель. Ты сказал совершенную истину: кроме Бога, нами исповедуемого, нет другого; и любить Его всем сердцем, всем умом, всей душой и всей крепостью, и любить ближнего, как самого себя, — это больше всех жертв и всесожжений!»

Из уст книжника-фарисея слышать такое здравое суждение, произнесенное от сердца и с силой, — был случай редкий. Господь за все время служения Своего немного слышал таких здравых суждений. «Ты не далек от Царствия Божьего!» — сказал Он книжнику (Мк. 12, 34); светлый, исполненный милосердия взгляд подтвердил этот отзыв. Тем огорчительнее было для прочих фарисеев слышать от своего собрата слова, которые отзывались явной изменой их секте, постоянно утверждавшей, что предания выше писания, обряды важнее заповедей.

Для многих, вероятно, желательно было бы знать о дальнейшей судьбе этого книжника. Предание не говорит о нем ничего. Можно думать, что он рано или поздно ощутил близость Царствия Божьего и, сделавшись последователем Иисуса Христа, собственной жизнью оправдал, что любовь к Богу и ближнему есть большая из всех заповедей.

После этих опытов Божественной премудрости Иисусовой уже никто не смел задавать Ему вопросы. Но когда все умолкли, Господь Сам заговорил с фарисеями.

«Как вы думаете, — спросил Он, — о Мессии: чей Он должен быть Сын?»

«Давидов», — отвечал один фарисей без долгого размышления, потому что истина эта известна была каждому отроку.

«Но если Мессия, — возразил Иисус, есть только потомок Давидов, то каким образом Давид (писавший по вдохновению) мог назвать Его своим Господом? Как он мог написать о Мессии: рече Господь Господеви моему (Мессии): седи одесную Мене, дондеже положу враги Твоя в подножие ног Твоих? Если Мессия, по сему изречению есть Господь Давида: то как же Он сын его (Мф. 22, 42–46)?»

Не сумев найти решительного ответа, фарисеи могли бы однако же прибегнуть к некоторым рассуждениям, и ответить, напр., что потомок часто бывает гораздо выше своих предков, что Мессия будет такой могущественный царь, которого сам Давид мог и должен был назвать своим господином. Но им, как можно догадываться из обстоятельств, не хотелось рассуждать всенародно о предмете, который приводил к их бесчестию. Уже совершенно известно было, что народ почитает Иисуса Христа за Мессию, Он Сам, хоть и в притчах, дал однако же книжникам ясно понять, Кто Он и какая участь ожидает тех, кто не признает Его за Мессию. Полагая, что и настоящий вопрос поведет к тому же, фарисеи почли за лучшее промолчать.

Вопрос остался без ответа. Господь и Сам не благоволил решить его, потому что ближайшая цель — привести к молчанию совопросников и обнаружить перед народом их невежество — была уже достигнута; а дальнейшая — подать повод к размышлению о Божественном достоинстве Мессии — должна была быть достигнута не теперь и не вдруг. Если настоящие слушатели Иисусовы не были еще, как вероятно, способны принять от Него высокое учение о Божественности Его лица, то впоследствии апостолы Петр (Деян. 2, 34) и Павел (1 Кор. 15, 25; Евр. 1, 13) слова Давида, сказанные здесь Иисусом Христом, постоянно приводили в доказательство Его Божественности и раскрыли всю силу их.

Так кончились состязания с книжниками. Главные секты иудейские явились теперь перед лицом Иисуса Христа со своими искушениями и вопросами, как бы нарочно для того, чтобы показать, как ничтожна была вся их жалкая ученость перед Божественной мудростью мнимого Тектона Назаретского. Вопросы, ими предложенные, ныне могут показаться не столь важными и трудными, но тогда они были таковы, что самые ученые раввины не знали, что отвечать на них. Св. Марк добавляет, что с посрамлением книжников увеличилось уважение и приверженность народа к Иисусу Христу (Мк. 12, 37). Действительно, нельзя было без удовольствия и удивления видеть, как один человек заставил молчать, обнаружил невежество всех, кто только почитался в Иерусалиме самым ученым и многознающим.