Последние каникулы

— Знаешь? — спросила Оля в столовой, наклоняясь над ним. Он кивнул. — Вот я удивилась — никогда таким он не был.

— Был, Оль, всегда был. Для тех, кого не считал личным другом. Костолом. — Вадик ел, не замечая, что ест, так же, как и все ребята, — раньше это его удивляло.

Оля села с ним за общим столом, плечом толкнув поспешно отодвинувшегося комиссара, и смело, любовно заглянула ему в лицо. «Ешь, работничек! — шепнула она, — Наломался?»

— Комиссар, я поеду домой за правами на вождение, — не отрываясь от макарон, негромко сказал Вадик. — Буду у вас шофером. Попробую, не возражаешь?

Сережа отложил вилку и подумал.

— Давай! — согласился он через минуту и позже — Вадик заметил — все косился на него: приглядывался? всматривался? А Оля погладила Вадика по голове, впервые при всех.

Когда, переодетый, он вышел из медпункта, она уже ждала его. Белый отложной воротничок, темная юбка, едва прикрывающая загорелые колени, а над воротничком ее свежее лицо с зелеными пристальными глазами, отчего–то сейчас потемневшими.

— Я с тобой до города. Надо протокол собрания да копии нарядов в штаб передать, — сказала она ему уже на дороге через поле. Он устало тащился, а Оля все убегала вперед. Что–то неуверенное он увидел в том, как она оглянулась на него. Поймал ее за руку. Она сильно покраснела, вырвалась.

Они пошли по шоссе, и Вадик, услышав сзади нарастающий гул, всякий раз махал своим мандатом, наконец, их посадили в самосвал, и все полтора часа дороги до города они промолчали.

— Провожу тебя, — сказала Оля. — На город хоть погляжу.

На площади у железнодорожной кассы, оставшись вдруг одни, без привычного постоянного ощущения присутствия ребят и их взглядов, в массе снующих в дверях магазинов озабоченных людей, они на какое–то время растерялись и все еще молчали. В киоске Вадик купил газеты и номер «Крокодила», дал его Оле, и она взяла журнал и стала перелистывать его, поглядывая поверх страниц на Вадика.

— Не хочу, чтобы ты домой ехал, — вдруг произнесла она жалобно. — Опять какой–то чужой возвратишься. Не хочу!

У нее было встревоженное лицо. В Вадике что–то перевернулось.

— Нет, прежний. — Она затрясла головой. — Да. Тогда… Два до Белорусского, — попросил он равнодушную кассиршу. — Оля схватила его за руку. — Два, два!

— Хорошо вас слышу, молодой человек, — два билета! — вдруг по громкоговорителю объявила кассирша, и все, стоявшие на платформе, обернулись. Вадик взял Олю за покорную руку, повел по мостику, накупил в киосках чепуховой еды и, когда подошла совершенно пустая электричка, поспешно ринулся в открывшиеся двери, занял места у окна. Он видел, что Оле тревожно, что она мечется между тем, чтобы встать и уйти, или остаться, что одинаково трудно ей сделать и то и другое, и он помог ей — весело и беззаботно стал нести какую–то чушь про железную дорогу, про опаздывающие поезда, забытые вещи, хотя и ему было отчего–то тревожно. Уже в дороге он понял, что это страх, что ему страшно расстаться с ней даже на день, а почему страшно, он не знал.

— Давай закусим? — предложил Вадик. На отглаженном носовом платке, неизвестно откуда выуженном, она разложила бублики и начавшее таять мороженое, открыла бутылку молока. Поев, Вадик вышел покурить и через стеклянную дверь осторожно наблюдал за Олей. Она долго сидела задумавшись, что–то озабоченно подсчитывая или перечисляя, — губы и брови у нее чуть шевелились, но когда их соседка по лавочке, с самого начала часто двигавшая ногами пустую корзину, засунутую под лавку, сделала попытку рассесться посвободней, Оля сразу же повернулась к ней и что–то твердо сказала. Толстая соседка, выкатив грудь, ответила, и чуть было не случилась перепалка. Вадик торопливо выбросил сигарету и поспешил в салон.

— Тебя хахалем назвали, — шепнула ему в ухо Оля. Он улыбнулся. — Я к тебе в дом не пойду… В таком виде…

— Пойдешь! Вид что надо.

— Обрадует это твоих?

— А дома, наверно, только мама.

— Тем более.

— Дуреха! Знаешь, какая у меня мама умница! — восторженно сказал Вадик. Оля усмехнулась.

С полдороги начался дождь. И в Москве вышли на мокрый, будто засаленный, асфальт; их оглушил гул, грохот. На площади Вадик неразборчиво купил цветы. (И не заметил, как вздрогнула Оля, принимая их в руки.)

— Как маму зовут? — чужим голосом спросила она его в метро.

— Наталья Владимировна. Да не трусь ты!

— Глупый ты, Вадик, — вздохнула Оля.

— Ты ей очень понравишься! — оглядывая Олю, сказал Вадик. Он ехал домой, Оля была рядом, а дома ждали уют и ласка. — Ты у меня красавица! — шепнул он ей. — Самая красивая!

— Вадик, перестань! — взмолилась Оля всерьез и вцепилась в него — вагон качнуло на повороте, завизжали колеса, и они влетели на станцию.

Во дворе, на лавочке у подъезда, бдительных и любопытных старушек, знавших Вадика с пеленок, не было, и то, что смущало его и было неизвестно Оле, обошло их. Дома тоже никого не оказалось.

— Разувайся! — приказал Вадик. — Вот тапки. И не держись ты, как на экзаменах! Экзамена не будет. — Он поцеловал ее в подставленную щеку. — Будет зачет–автомат.