Последние ласки

Хавьер пишет, что скучает по своему родному Менильмонтану. Там в спальне он организовал себе чертежный стол и сидит, подсунув под спину подушки, а перед ним разложены его эскизы, пишет он, и жизнь его в эти мгновения просто великолепна. Я представляю, как Хавьер сидит в кровати и его седые волосы торчат во все стороны. Я представляю свет фонарей кладбища Пер-Лашез, который проникает в окна и ложится на доски пола, таким, как он его описывает. Его руку с угольным карандашом.

Я спрашиваю, где он. Он пишет, что в Вене. «Я бы с таким удовольствием еще раз прогулялся вокруг дома Хундертвассер, — пишет он. — Нас с Хундертвассером объединяет много идей. Должен признать, меня раздражает, что он стал богатым и знаменитым из-за того, что обладал харизмой и передавал своим творчеством довольно простое послание. Я не жалуюсь, ни в коем случае, но на самом деле ни капельки его не люблю. Если уж говорить начистоту, я его не выношу. Не понимаю, почему все так. Может быть, я завидую. Какой вздор!»

После этого Хавьер утверждает, что вернется в Париж через несколько недель, но не факт, что это правда. Нельзя верить всему, что говорят люди. Просто напоминаю.

ПОБЕГ

По телевизору показывают документальный фильм об орангутангах на Борнео.

— Орангутангов осталось не так много, — серьезно вещает с экрана британский телеведущий. — Им негде жить. Больше ста лет назад люди знали, что дождевой лес необходимо сохранить, и все же выжгли и вырубили его с невероятной скоростью. На его месте возникли плантации масличных пальм или что-то другое недолговечное и очень прибыльное.

Я вижу дым и слышу вой убегающих носачей. Стада карликовых слонов ищут пищу вдоль выгоревших дорог. В растерянности они забредают на пальмовую плантацию, и рабочие прогоняют их с помощью резиновых пуль, мачете и палок. У высохшего русла реки я вижу останки огромного орангутанга, скорченные и обугленные.

Вполне может случиться, что через несколько сотен лет при точно таких же обстоятельствах будут находить останки людей.

МОЛОДАЯ И МНОГООБЕЩАЮЩАЯ

Мама не терпела проявлений каких-либо чувств. Еще совсем маленькой я привыкла скрывать от нее радость, злость и горе, чтобы меня никто не трогал. Мне приходилось во всем конкурировать с сестрой, чтобы заслужить хоть какое-то признание. Было жизненно важно быть самой быстрой, самой сильной, самой умной, самой выносливой. Мои локти со временем заострились. Да, за это можно также поблагодарить отца. Правда. Он был неуклюжим, но отказывался это признавать. Конечно. Мне приходилось бороться каждый раз, когда он брался за выполнение какой-нибудь практической задачи. Если он собирался повесить картину, сколотить скворечник или прочистить фильтр стиральной машины, а я хотела помочь, он обычно говорил: «Убирайся». Но я никуда не уходила. Я упорно комментировала и поправляла, пока не решала проблему.

Моя дисфункциональная семья дала мне те качества, благодаря которым я завоевала себе место в операционной. Я до сих пор упрямая. Я не желаю проигрывать.

Я поднимаюсь с кровати каждое утро.

БЕСПОКОЙСТВО

Колин лежит в больнице. Его семья не говорит, что с ним случилось. Мне бы очень хотелось знать, вернется ли он на работу, и если да, то когда. Хотелось бы знать, кому посылать цветы — живому или мертвецу. Завтрак без Колина — это не то: еда безвкусная, а в зале слишком громко орудуют столовыми приборами. Однажды в посудомойке разбилось несколько стаканов. Кто-то должен был прокричать «MERDE»[3], но в зале повисла тишина. Точно так же бывает, когда приходит старость.

ЖАЛОБЫ

Я скучаю по громкому спонтанному смеху, когда все зубы выставляются напоказ и за это не стыдно. Я скучаю по аппетиту, по тому, чтобы сидеть с кем-нибудь за столом или на пледе в парке, по возможности брать руками большие и маленькие кусочки еды с разным вкусом. Я скучаю по возможности быстро завершать все дела в туалете, быстро одеваться, быстро приводить в порядок лицо. Я скучаю по любви к дождю. Я скучаю по мужским взглядам. Я скучаю по искренним поцелуям. Я скучаю по работе в саду. Я скучаю по рукам, которые не дрожат, которые точно распиливают грудину и открывают грудную клетку, чтобы реконструировать клапан, которые элегантно закрывают все это при помощи серкляжа и ниток. Я скучаю по чувству благодарности. Я скучаю по необходимости объяснять, почему ни с кем не разделила свою жизнь. Никто не научил меня любить, обычно говорю я себе, но все не так просто. Это объяснение долго живет в моей душе, разумеется, потому, что приятнее всего свалить вину на кого-нибудь другого. К примеру, на брак без любви, как у мамы с папой. Они терпели друг друга и, что еще хуже, продолжали обманываться из-за нас. Мы бы научились большему, если бы они затеяли горький развод. Тогда мы получили бы опыт, который смогли бы взять с собой во взрослую жизнь. Но нет, они влачили свой брак, и в нашем доме установилась тишина. Случалось, мама шлепала отца, чтобы привлечь его внимание, и в плотном тихом воздухе, которым все мы дышали, раздавался хлопок.