Последние ласки

Глубоко под землю.

ПРОГНОЗ

Не вижу никаких признаков того, что со мной и даже со всем миром в жизни может произойти что-нибудь хорошее. Но, как ни странно, я продолжаю надеяться на чудо. На то, что люди никогда не усвоят уроки.

РОСТ НАСЕЛЕНИЯ

Моя сестра хнычет, постоянно размышляя о том, помнят ли правнуки о ее существовании.

— Малявочка, а они знают, что я существую? — слышу я с экрана каждую неделю. — Нет, наверное, они уже меня забыли.

— Тебе повезло, у тебя есть внуки и правнуки, — отвечаю я, и это всегда доставляет ей радость.

Она не знает, что однажды я забеременела. Но это произошло совершенно некстати — в середине обучения по выбранной специализации. К тому же я была не уверена, что мужчина, от которого я забеременела, мне нравится. Медбрат из Бангалора. Помню, у меня в голове вертелась мысль: «Можно подумать, этому миру требуется еще один индус». Но, конечно, это был мой очередной самообман. Хватит об этом.

КОМПЕТЕНТНОСТЬ

Наконец, когда все увидели, как я оперирую, наступила тишина. Я приехала в Государственную больницу, чтобы создать протокол трансплантации сердца и обучить хирургов. В то время я имела большой опыт в этой сфере, но в Норвегии не было хирургов-женщин, поэтому мой приезд наделал много шума. Хирурги-мужчины старались продемонстрировать мне свое превосходство вместо того, чтобы попробовать чему-нибудь научиться. Медсестры редко оставляли меня в покое и пытались болтать об интерьерах, шмотках и тому подобном, советовали, какую обувь носить, и ныли по поводу моего превосходства. На самом деле мне льстило, что мне никто не рад. Самые ребяческие поступки совершал, конечно, заведующий отделением, который до смерти боялся, что его задвинут на второй план. Было очевидно, что он уже не так компетентен. Луи-Фердинанд Селин прав: «Думающему человеку безопаснее находиться в Иностранном легионе, чем в медицинской среде».

Мне было совершенно необходимо поставить всех на место, рассказав, что они все больше отстают от мировой медицины в своем профессиональном развитии, поскольку детсадовское мышление мешает им проявить любопытство или вступить в диалог. Они отвечали хором, приводя в пример статистику, а я могла одним взглядом и парой комментариев раскритиковать их доводы. Конечно, я стала ужасно непопулярной. На это и рассчитывала. Если бы я переживала о том, что другие думают обо мне, я бы не справилась. Вокруг меня сплетничали, что я достигла своего положения благодаря недопустимым отношениям то с одним, то с другим. Я слышала, кто-то сказал, что я хожу по коридорам гордо выпятив грудь и что у меня ужасно острые локти. Они беспокоились до тех пор, пока не увидели меня за работой.

Тогда наступила тишина.

Полная тишина.

Я неустанно работала и при этом объясняла.

Я всегда любила работать. Мне нравилось углубляться в предмет и вносить уточнения, нравилась погруженность, которая уводила меня от себя самой и мирской суеты. Мои маленькие ладони бабочками порхали в грудных клетках. Пальцы работали в одном ритме с голосом, творя шедевр за шедевром. С тех пор я стала неприкосновенной.

ВРЕМЯ БЕССТЫДСТВА

Иногда я пребываю в растерянности. Не знаю, в чем дело, то ли в нынешнем времени, то ли в моем возрасте. Например, я не понимаю, почему в мире становится больше деспотов, а не меньше. Эти преувеличивающие собственную значимость надутые психопаты пользуются старыми приемами, а люди позволяют манипулировать собой.

Ну да, у правды имеются свои оговорки, и все же жаль, что так много людей верит в очевидную ложь и в решения, привлекающие своей простотой, чтобы избежать необходимости соприкасаться с тем несправедливым, замысловатым и небезопасным хаосом, который представляет собой наш мир. Даже Европа разваливается. Люди перестали углубляться в книги. Всему приходит конец.

— Куда подевались приличные люди? — ворчу я в никуда.

МАМА УМИРАЕТ

Весь последний день мама тяжело дышала. Тонкая и бледная почти до прозрачности, она лежала на больничной койке с закрытыми глазами и напряженным выражением лица. Мы с сестрой сидели по обе стороны от нее. Молча. До этого момента мы не виделись почти двенадцать лет из-за одного разногласия. Двенадцать лет — долгий срок. Когда мы сидели и ждали, когда мама наконец испустит последний вздох, наши мнения совпали. Причиной ссоры, которая так надолго разлучила нас, тоже была мама. Как обычно. Случилось так, что однажды вечером она запнулась о порог ванной и сломала шейку бедра. Мама беспомощно валялась на твердой плитке, пока на следующий день ее в этом жалком положении не обнаружила Элисабет. После этого дела быстро пошли под откос из-за воспаления легких, за которым последовал обширный инсульт. Начались разговоры о том, стоит ли поддерживать в маме жизнь. Врачи рекомендовали нам завершить лечение, чтобы она могла почить с миром в кругу своих близких.

Я была абсолютно согласна с ними.

Элисабет была абсолютно не согласна.

Разумеется.

Она отказалась позволить маме умереть.

— Так гуманнее, — сказала она, разрыдавшись. — Как жестоко, — сказала я.