Последние поэты империи

Владимир Бондаренко.

Прошло более чем двадцать лет после гибели Владимира Высоцкого. Изменилось ли, Ста­нислав, твое отношение к нему? Твои знаменитые нашу­мевшие статьи26, помню, связаны не столько с творчест­вом Владимира Высоцкого, сколько с шумом вокруг него. С попыткой либеральной общественности сделать из него политическое знамя, певца либеральной элиты. Сами по­рой пренебрежительно отзывавшиеся о «певце из подво­ротен», они решили из покойника сделать жертву режима и именно в таком виде внедрить в сознание масс. Ты же писал не о творчестве Высоцкого, а о шумихе после его гибели. Так в свое время и я писал о Тимофееве-Ресов­ском. Не столько о нем самом, сколько о книге Даниила Гранина «Зубр», использовавшего его имя для утвержде­ния новой модели аполитичного, космополитичного типа ученого вместо привычных имен героев, патриотов, по­движников Туполева, Королева, Курчатова и других. Поз­же в Германии я узнал очень много подробностей о жизни Тимофеева-Ресовского, о его связях с власовцами, в ев­рейских газетах появились разоблачительные статьи об антисемитских выходках Тимофеева-Ресовского. Я узнал совсем иного, негранинского ученого. Я даже удивился, что еврей Даниил Гранин стал поднимать на щит такого сомнительного с их же точки зрения человека. Потом по­нял: лидерам либеральной элиты нужен был не сам уче­ный, а свержение с пьедесталов почета былых кумиров. Я думаю, нечто подобное происходило и с тобой. Одно де­ло — сам Владимир Высоцкий и его песни, другое дело — политизация его имени определенными антирусскими кругами общества. Но вот сегодня, спустя двадцать лет, когда схлынул шум, что ты скажешь о явлении Владимира Высоцкого?

Станислав Куняев.

Любое явление нужно анализировать и относиться к нему трезво, со здравым смыслом, соотнося с тысячелетним развитием всей русской культуры. Ты прав, Володя, я тогда восставал не против Высоцкого. Конечно, тогда у меня был к нему, к его творчеству такой счет, кото­рый не нужно было предъявлять. Я осмыслял его творчест­во по законам того жанра, ради которого я сам живу и существую, — по законам поэзии. А явление массовой культуры, в котором существовал сам Высоцкий, видимо, подвластно другому суду, здесь другие критерии оценки. Тогда я перешел эту грань — между тем, что должно гово­рить и что не должно. Я стал судить его творчество не по за­конам его жанра и его жизни. Я представил, что книга Вы­соцкого издана как чисто поэтическая — как книга Рубцо­ва, как книга Передреева, книга Владимира Соколова, книга Прасолова.

Был ли Высоцкий явлением общероссийским? Да. Но был ли он значительным поэтическим явлением? Конеч­но, нет. Когда читаешь глазами его стихи, напечатанные на белом листе, то сразу видна упрощенность по отноше­нию к жизни, наивность по отношению к русской поэти­ческой традиции... Но это же неизбежность в массовой культуре. Я предъявил ему тогда слишком высокий счет. То же самое у меня получилось и с Окуджавой. В 1968 го­ду в журнале «Вопросы литературы» у нас была полемика с Геннадием Красухиным. Окуджава тогда издал книгу «Март великодушный». Все ахнули: наконец-то мы про­чтем глазами стихи поэта, знакомые лишь по гитарным напевам. Я не мог с этим согласиться. Без обаяния лич­ности, без исполнительского дара, без атмосферы испол­нения, без темперамента, без его голоса, без талантливо­го аккомпанемента он на листе бумаги не звучит. Моя статья так и называлась «Инерция аккомпанемента». В чистом виде, как книга, его стихи не стали поэтическим явлением.

То же самое я могу сказать и о Высоцком. Как крупное явление поэзии, как книжное явление, а книжная культу­ра в русской традиции — это основная культура, я его не чувствую. Скажем, много романсов написано на стихи Фета, Тютчева, Пушкина, Есенина, Лермонтова, но прежде всего они значимы как поэты. Ну не было бы ве­ликого романса «Выхожу один я на дорогу», что, эти сти­хи стали бы менее значительны? Эти стихи существуют прежде всего в слове. Это очень хорошо понимал Нико­лай Клюев, который перед смертью Есенина сказал ему с иронией: «Твои стихи, Сереженька, будут переписывать все девушки России в свою тетрадочку». Этим самым он решил уязвить Есенина. Есенин, умный человек, опеча­лился. Он чувствовал некую глубокую истину в этой на­смешке Клюева.

B. Б. Но отойдем от цеха поэтов на широкое прост­ранство массовой культуры. А каково место Владимира Высоцкого в этом мире — рядом с Розенбаумом и Пуга­чевой, Галичем и Окуджавой? Каково его место в мире театра?