Последний атаман Ермака

— Шиди-Ахмеда знаем, не столь давно поколотили ого отряд у Кош-Яика да его женку в полон брали, — вставил для ясности Матвей Мещеряк, озабоченный только что услышанным известием, что у ногаев объявились стрельцы огненного боя. «Только этого нам теперь и не хватало для пущей досады», — промелькнуло у него в голове.

— Верно, был под вашим городком Шиди-Ахмед, — согласился Филимон Рубищев и продолжил свой сказ: — Ежели одолеет хан Урус и изничтожит казаков, тогда войдет в большую силу, все мурзы ему в покорности будут. И заговорит тогда хан Урус с царем московским с большим высокомерием. Вам, казаки, зная о силе ногайского огненного боя, поостеречься бы и свои меры принять. С этой вестью две ночи плыл я по Яику, благо вода была попутная, встречь ни разу Яик не повернулся, чтобы меня воротить в руки хана Уруса, который уже, наверное, уведомился, что я тайком, без его ведома, покинул ставку. Ежели удалось бы им меня изловить, то конями разорвали на четыре части, а сарычи расклевали бы мясо, косточки песком засыпало бы… Бр-р, страхи какие сам себе наговорил! — ужаснулся Филимон и перекрестился. — Потому и плыл по ночам, хоронясь в тени деревьев и приречных зарослей. На третью ночь вылез без сил на ваш остров. Тут и сказу моему конец, аминь! — Филимон умолк и выжидательно посмотрел на атаманов, а сам невольно погладил живот, когда по утробе прокатился голодный рокот.

— Никак гроза в ночь надвигается, — засмеялся Матвей, — Марфуша, накорми гостя, а мы с Богданом выйдем из избы, на бревнышке посидим, обмозгуем, что Филимон нам водяной сорокой на хвосте принес только что.

— Теперь понятно, для чего князь-хан роет длинный окоп напротив Кош-Яика! Там он поставит стрелков с рушницами, а когда сызнова пойдет на нас с огненным приметом, из рушниц по казакам учинят немалую убойную пальбу! — высказал свою догадку атаман Барбоша. Они с Матвеем уселись на бревно около потухшего костра.

Помолчав несколько секунд, Матвей резко прихлопнул ладонями о колени и с невольным удивлением проговорил, и видно было по его интонации, что в голове у него созревает какой-то замысел:

— Ай да князь-хан! Хите-ер не по годам, как хорошо обученный родителями молодой лисенок! Истинная правда, что господь добр, да черт проказлив! Проказлив князь-хан, слов нет, да и у нас ум не собаки съели!

— Ты к чему это вспомнил про наш ум, Матюша? — атаман Барбоша слегка наклонился вперед и настороженным взглядом посмотрел на Мещеряка, который носком сапога наступил на черную головешку и несколько раз прокатил ее по смятой траве туда-сюда.

— А мы не будем ждать, пока волк в овчарню заберется, трясца его матери, чтоб весело жилось! Захотелось мне самолично поглядеть, глубоко ли ногаи выкопали окоп? Может, уже и довольно, чтобы завалить его телами да сверху землицей присыпать, а?

Атаман Барбоша живо смекнул, о чем замыслил его младший товарищ, с восхищением обернулся к нему всем телом, и улыбка растеклась по широкоскулому лицу. Он мазнул рукой по усам, тихонько хохотнул:

— Гоже, Матвей! Ой как гоже! Не дело нам заставлять ждать князь-хана, уготовив ему знатное угощение! Как бы пиво в чанах не перебродило! Будем думать да ловить урочный час грянуть к праздничному столу!

— А урочный час тогда грянет, Богдан, когда наши дозорцы скажут, что стрелки с рушницами около окопа объявятся! Не шарить же нам по ногайскому стану, выискивая впотьмах, кто и где из них по шатрам хоронится!

Ждать известия о том, что крымские пищальники разбили свои шатры за вырытым окопом длиною более ста саженей пришлось два дня. На третью ночь атаманы стояли на помосте у главных ворот против правого берега Яика, молча смотрели на костры, которые вдали освещали степь в полумраке поднимающегося от воды тумана, договаривались о том, что и как должен делать каждый из них.

— Дозорцы наши осмотрели заросли у берега, согнали три десятка ногайских доглядчиков, которые прятались в ивняке, теперь сами там затаились, — сообщил Богдан Барбоша негромко, словно опасался, что его слова могут услышать враги. — Так что, думаю, мы переправимся с острова беспомешно и незамеченными.

— Добро, Богдан. Я возьму две сотни казаков с есаулами Ортюхой и Тимохой, на челнах спустимся по Яику к западному лесу, по нему прейдем за линию окопа, по бурь яну постараемся подползти к крымским пищальникам. Как только учиним пальбу, тут и ты со своими молодцами ударишь по охране около крымцев.

— Дай бог, чтобы все вышло по нашему замыслу. Разобьем князь-хану рыло да скажем, что так и было, ась? — с хитрецой сощурил глаза старый атаман. Потом серьезно добавил: — Кто знает, хорошо аль плохо обучены палить из пищалей крымские стрелки. Ждать, когда они через день-два на деле учнут показывать свое умение, нам не резон. Можем лишиться многих добрых казаков!

Матвей Мещеряк согласился с атаманом, в последний раз глянул на речную гладь, укрытую туманным покровом так густо, что в десяти саженях не разглядеть темного обрыва, тихонько хлопнул Богдана по плечу, сказал: