Последний атаман Ермака

— Входи, стрелецкий голова да обереги лоб, не ударься о притолоку: у нас не боярские и не княжеские хоромы. Мы люди темные, любим гроши да харч хороший, — посмеялся Богдан. — В иные избушки едва не на четвереньках вползаем, а все же от дождя и холода надежное укрытие.

До крыльца атаманов сопровождал десятник Федотка Цыбуля, ему Матвей негромко велел спешно идти к Марфе, чтобы наскоро сварила лапшу с бараньим мясом, прихватила посуду и вместе с княжной Зульфией принесла в войсковую избу накормить гостей.

— По их коням видно, что спешили стрельцы из Самарского городка, — добавил Матвей на немой вопрос Федотки: кормить воеводских посланцев, которые приехали с бог знает какими вестями, а то, может быть, и с позорными для казаков угрозами, — мы будем гостеприимными, а к разговору лапшу не примешаем. Ну, не мешкай, дружок, беги к Марфе!

В теплой горнице с маленькими слюдяными окнами в каждой стене и с аккуратной печкой в левом от двери углу, из утвари были длинные самодельные лавки у стен и тяжелый на толстых ножках стол, покрытый вместо скатерти тонким, у ногайцев добытым ковром. Ковер разукрашен птицами на зеленых ветках низкорослого над землей дерева с яркими красными яблоками. И на стенах прибиты гвоздями ковры с большими красными розами и с чудной золотой нитью кружевной вязью. На столе, сверкая позолотой, стоял шестиконечный подсвечник, а в чашечках в виде распустившихся колокольчиков вставлены толстые высокие свечи.

Стрелецкий голова осмотрел горницу внимательно, в щедрой улыбке раздвинул тонкие губы.

— Я у князя Засекина в его доме такой красивый убранства не видел, — и языком прицокнул от восхищения. — Ни ковра персидский, ни подсвечник из серебра и золота.

— А все оттого, что князь Засекин сидит в Самарском городке, а не ратоборствует с извечными врагами Руси — татарами да ногаями, — с иронической усмешкой заметил Матвей Мещеряк, усаживаясь у окна слева от переднего угла с иконой святого Георгия, которому с большой охотой поклонялись казаки.

— Государь Федор Иванович не давал воеводам повеления идти на ногайские улусы ратным боем, — оправдывая воеводу, сказал Симеон Кольцов, садясь к столу с другого края, и пояснил, как мог, что нынче тяжело царю от поляков, литовцев, шведов, тяжело и от татар крымских да сибирских, да и ногайцы только и ждут удобного времени для набега. После многих лет войны ратная сила Руси крепко поистратилась, надобен царю Федору Ивановичу мир на восточных рубежа, хотя бы на десяток лет. И добавил от себя вопросом:

— Вы все понимали, атаманы? Не путал я какую мысль великого государя и царя?

— У тебя, Симеон, не голова, а ума палата, жаль, что боярской шапкой не покрыта. Потому как говоришь ты не как ратный человек, а как государев посол к хану Урусу, — усмехнулся Богдан Барбоша, присаживаясь на лавку рядом с Матвеем. Сказал с иронией, но серые строгие глаза под нахмуренными густыми бровями давали понять, что бывалый атаман настороже, потому как не верил более ни посланцам Боярской думы, ни грамотам царя Федора Ивановича, именем которого на Руси правит лукавый и ненадежный в обещаниях первый из бояр московских Борис Годунов.

— Я хочу сказать вам, о чем писано в государевой грамоте, которую я привез атаманам и казакам, — волнуясь из-за открыто неприязненного отношения атамана Барбоши к царской грамоте, заторопился сотник. — В этой грамоте писал царь Федор Иванович, что он прощает казакам все их вольные и невольные набеги на ногаев, чтобы они оставили ногайские земли на Яике и шли бы к Самаре на государеву службу. Да знать вам, атаманы, что в Москву прибежал крымский царевич Мурат Гирей, его гонят из дома и хотят убить злые враги в Крыму. И Мурат-царевич теперь большой друг царя Федора Ивановича, его будут посылать и против крымского хана и против хана Уруса. Только Мурат-царевича надо усилить крепкой ратной силой, потому как прибегал он на Русь не с многими слугами. А теперь царевич идет Волгой к Астрахани, собирает по городам стрельцов да казаков, которым царь будет давать хороший жалованье за службу.

— Вона-а какая заковырка получается, брат Матвей! Как и во времена войны с поляками — нужна была казацкая сила — звали нас и жалованье платили, кончилась война — и казакам под зад коленом от Боярской думы! Живи, дескать, казак, чем промыслить можешь! А пограбишь кого — тут тебе от царя и указ быть ловленным и вешанным! — Богдан Барбоша нервно потеребил себя за короткую бороду, потом хмыкнул и с насмешкой прибавил: — Теперь и нам понятно, отчего петух раскукарекался — солнце уже у небосклона!

Стрелецкий голова от неожиданной реплики атамана Барбоши поначалу даже остолбенел — при нем воровской казак осмелился приравнять царя Федора Ивановича к безмозглой птице! Да за такие речи, узнают о них в Боярской думе, и на дыбе над жаровней мало места! А то и на колесо могут положить и четвертовать! Но Симеон Кольцов противу ожидания не вспылил, а лишь загадочно улыбнулся, отчего не понять было, осуждает он резкость старого атамана или ему все равно, негромко сказал: