Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Тяжелая травма ноги, лишающая его возможности выступать, самоубийство не простившей предательства Магды, сознание того, что он предал Зевтл, оставив ее в руках альфонса, вербующего проституток для аргентинских борделей, — все это окончательно приводит Яшу Мазура к мысли о необходимости покаяния и возвращения к религии предков.

Но, решив стать глубоко религиозным евреем, Яша накладывает на себя необычайно суровое наказание: он замуровывает себя внутри дома, и, ведя жизнь аскета, целиком посвящает себя изучению Торы. Вскоре слава о его праведности разносится по всей округе, и из разных мест к нему начинают приходить люди, чтобы испросить его совета или благословения. Бывший великий грешник превращается в не менее великого праведника и чудотворца…

Любопытно, что исследователи творчества Башевиса-Зингера, признавая выдающиеся художественные достоинства «Люблинского штукаря», старательно избегают подробного анализа этого, как часто его называют, «романа о любви и раскаянии».

В большинстве критических статей о «Люблинском штукаре» отмечается, что Яша Мазур воплощает в себе типичные черты еврея конца XIX — начала XX столетий, жаждущего вырваться за пределы гетто, стать сопричастным европейской цивилизации, рвущегося к знаниям и одновременно мучающегося сомнениями в правильности своего выбора. Но если это так, то финал романа означает полный духовный крах героя, его неспособность порвать с породившим его миром и стать равноправным членом той самой европейской цивилизации, которая в глазах критиков является, безусловно, предпочтительней мрачного, опутанного средневековыми предрассудками еврейского мира.

Однако достаточно вчитаться в текст романа Башевиса-Зингера, чтобы понять, насколько его автор был далек от подобной интерпретации судьбы своего героя. Как уже было сказано, «Люблинский штукарь», подобно другим произведениям Зингера, это ни в коем случае не исторический реалистический роман, рисующий жизнь Польши и ее обитателей на рубеже двух столетий. Это — роман-притча, роман-метафора.

В беседах с Ричардом Бурджиным, да и в других своих интервью Зингер не раз говорил, что «Яша Мазур — это тот, кем он хотел бы стать, а Герман из «Врагов» — это то, кем он стал».

Что ж, попробуем разобраться в том, что скрывается за этой, вне сомнения, чрезвычайно важной для Зингера сентенцией.

* * *

Известный израильский раввин Элиягу Эсас в беседе с автором этих строк как-то высказал, на первый взгляд, неожиданную, но на деле напрашивающуюся саму собой мысль, что «Люблинский штукарь» представляет собой «опыт духовной биографии самого Зингера».

В самом деле, путь, пройденный Яшей Мазуром, его мировоззрение в начале романа удивительно напоминает перипетии жизненного пути и мировоззрения самого Башевиса-Зингера:

«Нет, невеждой Яша не был. Его отец хотел, чтобы сын учился. Мальчиком Яша постигал Талмуд. После отцовой смерти люди знающие советовали учебу продолжать, но Яша вскоре ушел с бродячим цирком. С годами из него получился полуеврей-полугой, но не еврей и не гой. Он выдумал для себя собственную веру: Создатель, по его разумению, существовал, но никому не являлся и никому не указывал, что можно, а чего нельзя. Господь безусловен, однако говорящие во имя Его лгут».

Как и его Яша Мазур, Башевис-Зингер мог сказать про себя, что он — штукарь, «ловкач и выдумщик». В конце концов, с точки зрения религиозного еврея, да и самого Зингера, разница между светским писателем и циркачом не так уж и велика: и тот, и другой зарабатывают деньги, развлекая людей. Так же, как и Яша Мазур, Зингер к тому времени окончательно запутался в своих отношениях с женщинами, чувствуя себя в равной степени виноватым и перед женой, и перед любовницами, и даже перед бесчисленными случайными подругами — вроде той, какой была Зевтл для Яши. Как и Яша, Зингер оказывал почти гипнотическое (или действительно гипнотическое) влияние на женщин.

Наконец, живущий в Нью-Йорке Зингер с полным правом в определенный момент жизни мог повторить о себе то, что он написал о Яше: