Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

«Он ощущал себя чужим повсюду: и тут, и в Варшаве, среди евреев и неевреев. Все были у себя дома, он оставался скитальцем. У всех были дети и дети детей — он никого после себя не оставит. У всех был Бог, праведники и вожди, у него же — сплошь сомнения. Все готовились после кончины попасть в рай, он, исполненный страха, — во владения смерти. Что там, на той стороне? Есть ли душа? Что с ней бывает, когда она расстается с телом? С детства он был наслышан о диббуках, духах, вурдалаках и прочей чертовщине. С ним тоже приключалось много такого, чего так просто не истолкуешь. Но что из того? И он все больше бывал растерян и замыкался в себе. Силы и страсть, мятущиеся у него в душе, повергали Яшу в замешательство».

И все же сводить «Люблинского штукаря» только к «духовной биографии самого Зингера», безусловно, нельзя.

Писатель поставил в нем своего героя перед выбором, перед которым он никогда не стоял сам — сохранением верности своей религии и своему народу и отказом от них. В сущности, «Люблинский штукарь» именно об этом — о свободе выбора и о том, каким образом те или иные сверхъестественные силы направляют судьбу человека.

Свобода выбора — это одно из фундаментальных понятий иудаизма. Вопросу о том, дает ли Бог человеку свободу выбора или нет; насколько далеко простираются границы этой свободы, и как Всевышний корректирует ее, посвящены сотни томов сочинений еврейских религиозных философов. Зингера эта проблема интересовала с юности и до конца жизни — это отчетливо чувствуется во многих его произведениях; писатель сам не раз признавался в этом в своих автобиографических книгах, в эссе, да и в интервью с теми же журналистами.

Да, у самого Зингера опыта того выбора, перед которым он поставил своего героя, не было, но перед таким выбором стояли многие евреи, а для многих современников Зингера он стал особенно актуален.

В то же время сама эта жизненная коллизия отнюдь не была новой — Талмуд полон историй о соблазнах, которыми была полна встреча еврейского мудреца с «матроной» (так в Талмуде обозначается любая знатная римлянка) и о том, как нелегко бывает этот соблазн победить.

Один из великих еврейских мудрецов, рассказывает Талмуд, преисполнился такой страстью к «матроне», что для того, чтобы победить ее, решил покончить жизнь самоубийством и бросился с крыши своего дома. К счастью, пророк Элиягу (Илья-пророк) успел вовремя к месту этого происшествия и подхватил его на руки. Правда, Элиягу затем выговаривает этому мудрецу, что тот из-за своих греховных побуждений «сгонял его за тысячу миль».

Читатель, которому был адресован «Люблинский штукарь», безусловно, был знаком с этой талмудической легендой, и легко угадывал в Эмилии Храбовицкой черты той самой «матроны». Вдобавок ко всему, Башевис-Зингер выстраивал ткань «Люблинского штукаря» так, что в нем поистине нет «мелочей» — каждый жест героя, каждое даже, на первый взгляд, незначительное событие в его жизни, каждое оброненное им слово полно скрытого смысла. И, уж само собой, не случайно имена двух главных женщин в жизни Яши Мазура — Эмилии и Эстер — начинаются с одной и той же буквы.

Каждая из них символизирует весь тот мир, к которому она принадлежит, его ценности и представления.

Набожная, заботливая Эстер, кажется, является самим воплощением еврейской жены. Она самодостаточна, и, будучи белошвейкой, вполне способна сама себя прокормить. Она страстна и робка одновременно. Она не требует от него никаких жертв. На вопрос о том, что она будет делать, если с ним что-нибудь случится, «ответ Эстер бывал один: после Яши она полюбить никого не сможет. Ее жизнь кончится».

Наконец, когда Яша вдруг спрашивает жену, что она сделает, если он решит покаяться и за грехи замуровать себя заживо (вопрос этот, прозвучавший в начале романа, чрезвычайно показателен, то есть Яша изначально взвешивал и такую возможность, и его решение не было спонтанным), Эстер отвечает: «Я замуруюсь с тобой».