Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Ефим Левертов в помещенной им в интернете работе «Катастрофа европейского еврейства в произведениях Исаака Башевиса-Зингера» усматривает косвенное подтверждение версии Дж. Хадды в самом творчестве Зингера.

«В конце посмертно изданного романа Башевиса-Зингера «Тени над Гудзоном», — напоминает он, — главный герой романа пишет письмо, в котором он связывает охоту на животных с зачатками фашизма. В рассказе «Кровь» говорится о женщине Рише, управляющей имением своего пожилого мужа Фалика. Для забоя скота она нанимает резника Реувена, и это приводит ее к неверности мужу. Так Зингер подводит читателя к мысли, что где льется кровь животных — там и блуд. В большинстве романов и рассказов Зингера их главные герои или вегетарианцы, или люди, которые становятся вегетарианцами по мере своих раздумий о Холокосте, что вполне согласуется с вышеприведенным мнением Дж. Хадда».

И все же возьму на себя смелость утверждать, что Дж. Хадда ошибается, утверждая, что Зингер стал вегетарианцем лишь к 60 годам. Ошибается хотя бы потому, что в 1955 году, когда Зингеру официально было только 51 год, он уже был вегетарианцем — это видно из воспоминаний его сына Исраэля Замира об их первой встрече. В рассказе «Кафетерий», действие которого разворачивается вскоре после войны, Зингер мельком упоминает о том, что его хорошо знали в вегетарианских кафе Нью-Йорка. Да и недоброжелатели писателя, которых у него хватало на протяжении всей жизни, не раз любили упрекать его в том, что когда евреи гибли в лагерях и на фронтах Второй мировой войны, он ел блинчики с сыром в нью-йоркском кафе «Штинбург». Обратите внимание: именно блинчики с сыром, а не кисло-сладкое мясо или фаршированную рыбу! И, значит, по меньшей мере, в годы войны, то есть в возрасте 37–40 лет, он уже был вегетарианцем.

Хотя не исключено, что решение отказаться от животной пищи и в самом деле пришло к нему не на корабле, а чуть позже и было связано с кровью жертв Холокоста. И все же…

Нет, не думаю — слишком уж это просто, слишком прямолинейно для такой сложной личности, каким был Исаак Башевис-Зингер.

Куда более вероятно, что в рассказе о своем путешествии в Америку Башевис-Зингер написал правду: решение стать вегетарианцем, навсегда избавив себя от чувства вины за то, что ради него убивают ни в чем не повинные живые существа, пришло к Башевису-Зингеру именно на пароходе. И пришло потому, что в тот момент он, впервые в жизни предпринявший подобное, да еще и столь дальнее путешествие испытывал панический страх, как перед возможным крушением корабля, так и перед тем, что ждет его в Америке.

Эти его ощущения и легли в основу его импрессионистского рассказа «На старом корабле», датированным 1936 годом — одного из немногих художественных произведений, написанных во второй половине 30-х годов. Герой рассказа — Натан Шпиндл, «маленький человечек с пухлыми женскими ручками», так же, как и сам Зингер, и как десятки тысяч других евреев Польши, предчувствуя надвигающуюся Катастрофу, пытается эмигрировать из страны с помощью вызова, присланного ему от дяди, живущего в Южной Африке. Уже совсем отчаявшись найти деньги на билет, он набредает на какую-то странную пароходную компанию, берущую на борт пассажиров за те деньги, которые у них имеются; оказывается на каком-то странном корабле, в одной каюте с тремя говорящими на непонятном ему языке матросами. В итоге герой просыпает кораблекрушение и оказывается один на оставленном всеми, гибнущем судне…

И по своей интонации, и по своим художественным приемам эта новелла напоминает самые мрачные новеллы Эдгара По и Вашингтона Ирвинга, прекрасно передавая тот мистический страх, который владел в те годы еврейской интеллигенцией Польши. Страшно было оставлять страну, в которой прожита значительная часть жизни, но еще страшнее и безысходнее было в ней оставаться; страшно было думать о том, что ждет тебя впереди и есть ли у тебя вообще будущее в том краю, в который ты отправляешься.

И потому в рассказе сначала возникает картина местечка, штетла, над которым уже явственно ощущается дыхание гибели, но которое, каким бы неказистым оно ни было, представляет, в сущности, единственное место на земле, где еврей чувствует себя среди своих и где ему всегда протянут руку помощи. Не хочу занимать читателя нудным анализом деталей — оцените, как точно и «вкусно» это выписано, как блестяще передает Зингер свое пророческое предчувствие конца еврейской Польши, и это — только в 1936-м году: