Последний бой

Вокруг этого козленка — подарка байской жены — уже два дня горели страсти. Во-первых, Санем и Джумагуль никак не могли решить, следует ли им от греховницы и обидчицы принимать столь щедрый дар. Они догадывались, что подношение это сделано не зря — мелкой рогатой скотиной хозяйка желала заткнуть им рты, которые могли поведать Кутымбаю нечто для него не особенно приятное. В конце концов, мечтательно разглядывая козленка, Санем решила так: пусть байская жена думает себе все, что угодно, а мы будем считать, что это за наши честные труды, — немало сил и здоровья положили на байское хозяйство!.. Во-вторых, когда они уже решили оставить скотину себе, Джумагуль заявила, что даст скорее зарезать себя, чем козленка на свадебный той, потому что в этом козленке все богатство матери. Одинокий человек может заболеть, может попасть в беду. Нужно что-то иметь на черный день. Санем возражала:

— Жених приведет тебя в дом, спросит: а как ты меня встретила? Даже обедом хорошим не угостила. Ну, как ты меня, так и я тебя потчевать буду.

— Он не такой, мама. Он знает, что мы бедные, — не соглашалась Джумагуль.

Но мать продолжала упорствовать:

— Свадьба один раз в жизни бывает.

Так и не пришли к общему согласию, и до сего момента судьба козленка оставалась неясной. Теперь же, когда Санем притащила его к юрте и объявила перед соседями громогласно: «Режьте его, мои родные, в котле он будет выглядеть приятней!» — теперь уже спорить и возражать было поздно — соседи могли обидеться.

Все шло по заведенному обычаю. Перед отъездом из родительского дома, как и положено невесте, Джумагуль пошла прощаться с самыми старыми и почитаемыми людьми аула. Она уже побывала в нескольких юртах и сейчас направлялась к Анар-аналык. Среди бедняков аула эта старуха пользовалась славой мудреца и авторитетом старейшины. К ней приходили за советом и наставлением женщины и мужчины, молодые и старые. Уважение к Анар-аналык было настолько велико, что зачастую ее привлекали даже к решению родовых разногласий.

Говорят, в молодости Анар была предводительницей всех девушек округи. Остроумие и богатая память позволяли ей вступать в открытое состязание с мужчинами-острословами, и зачастую она выходила из этих соревнований победителем. Но все это в прошлом. Сейчас Анар-аналык дряхлая, больная старуха, которая и дня не протянула бы, не присматривай за ней единственный внук. В засушливый, голодный год, названный в народе «ак капшык», что означает «белый мешок», умерли муж, сын и сноха, умерли, оставив ей малолетнего мальчишку. Внук подрос и скоро уже станет джигитом, а Анар готовится к смерти, высматривает ее за каждым солнечным закатом. Но смерть не торопится, все чего-то ждет, примеряется.

В юрте было жарко натоплено. Пламя, достигавшее купола, освещало жилище неровным, трепетным светом. Анар-аналык лежала на кошме, раскинувшись, прикрыв восковые веки. Ее сухие, скрюченные пальцы беспрерывно шевелились, будто перебирали невидимые четки, из беззубого почерневшего рта вырывалось тяжелое, с хрипом и надрывным кашлем неровное дыхание.

Поодаль, сомлев от жары, сидел юноша, густо заросший черными волосами. Концы волос, порыжевшие и скрученные, были опалены. Юноша взглянул на Джумагуль сонливыми, тусклыми глазами и, не выказав к ней никакого интереса, отвернулся — видно, порядком уже опостылели ему все эти почитатели бабушкиной мудрости, искатели советов и наставлений, женихи и невесты, больные и нищие. Облокотившись на решетку, он равнодушно наблюдал, как горели на полу вывалившиеся из очага головешки. Его мало беспокоило, очевидно, и то, что на кошме, на всех предметах в юрте лежал толстый слой золы и пыли.

— Здравствуйте, бабушка, — несмело произнесла Джумагуль. Но Анар-аналык не откликнулась. Девушка собрала с пола и бросила в очаг коптившие головешки, подмела пол, поправила одеяло, которым была укрыта старуха. Потом, так ни словом и не обмолвившись с юношей, наполнила кумган и поставила его на огонь. Больше делать было нечего. Джумагуль присела к очагу, твердо решив дождаться, когда Анар-аналык проснется. Без благословения и напутственного слова старухи она отсюда не уйдет, потому что от этого зависит все ее будущее — счастливое или безрадостное, светлое или черное.

Ждать ей пришлось недолго. Схватившись за грудь, Анар-аналык попросила слабым, надтреснутым голосом:

— Пить... Теплой...

Девушка смешала кипяток из кумгана с холодной водой из горлянки и, поддерживая одной рукой трясущуюся голову старухи, другой поднесла кисайку к ее тонким, сухим губам. Сделав несколько глотков, Анар-аналык сказала, не открывая глаз:

— Спасибо, дорогая. Кто ты? Как тебя зовут?

— Джумагуль.

— Ты скажи понятнее. Джумагуль у нас в каждом доме. Нурлыбай! — позвала Анар своего внука. — Может, ты мне скажешь, кто эта девушка?

— Дочь вдовы.

Джумагуль не обиделась: она уже привыкла к тому, что мать ее называют в ауле не по имени, а просто — вдова. Но Анар, по-видимому, решила сгладить оплошность внука:

— Невежа! Разве можно так при дочери?! — и обернулась к девушке. — Ты дочь Санем?

— Да.