Последний бой - он трудный самый

Подчиненные ему танкисты с гордостью называли себя и «поздняковцами» и «ротой смерти» — молодежь это любит, — но я-то знал: если по каким-либо причинам человека переводили из 1-й роты в другую, этот человек едва сдерживал радость. Хотя вообще из своих подразделений люди уходили нехотя: на войне ведь быстро сживаются и привыкают друг к другу, к командирам, к своей боевой технике.

Знал я и то, что автоматчики—танкодесантники нехотя шли на танки первой роты...

И это было понятно.

— Что, я — трус? Нет! Так в чем же дело? Что вы в конце концов от меня хотите?

— Хотим, чтобы командир первой роты «ИС» гвардии капитан Поздняков был мужественным командиром! А не только храбрым.

— Какая разница: мужественный, храбрый. Не нравлюсь, можете отчислить из полка. Все равно дальше фронта не загонят, меньше взвода не дадут.

— Ты не забыл, как погибли экипажи старшего лейтенанта Горохова и капитана Вовка под Лабесом? А был бы ты осторожнее, они и задачу бы выполнили, и живы остались...

— Что я мог тогда сделать?

— Вот именно... Был в том бою, мог сделать многое. Но не сделал. Люди погибли.

— Это война, а не танцы.

— Другие, что же, танцуют, воюет только Поздняков? Так, что ли? А неделю назад под Регенмантелем? Тоже два танка мы потеряли. И людей...

Поздняков не спорил. Молчал... Я чувствовал, что его не переубедил, но откомандировать из полка не хотел: такие, как Поздняков, обычно становятся хорошими командирами. За войну пришлось повидать командиров всех рангов. И я надеялся, что с Поздняковым все будет в порядке. 

Тем более, после каждой «воспитательной» беседы с Поздняковым я вспоминал первые годы своей фронтовой командирской деятельности, когда еще командовал отдельным батальоном. Сам кое в чем похож был на Позднякова. Так что... Одно лишь я твердо знал, война научила: командир должен прежде всего обладать мужеством. А личная храбрость, хотя и главная составляющая часть понятия «мужество», но ее одной мало. В мужество обязательно входят и осмотрительность, и хладнокровие, и чувство ответственности за подчиненных, да и способность командира не пасовать перед собственным начальством!

* * *

Вот и в этом бою: дерзко атакует рота гвардии капитана Позднякова. Ничего не скажешь, красиво пошли в атаку его тяжелые танки! И, как всегда, впереди — боевая машина с башенным номером командира роты. Бой он ведет безупречно — можно залюбоваться тем, как стремительно маневрирует танк в тесной улице, как умело стреляет из пушки и пулеметов! Да, можно бы было залюбоваться, если бы... Если бы танк Позднякова не проскочил вперед. Слишком далеко. Этого я и опасался: командир все больше и больше отрывался от боевого порядка своей роты, фактически он сам «залазил» в огневой мешок, устроенный противником.

Получилось, что увлекшемуся боем экипажу Позднякова уже невозможно ни продвигаться вперед, ни отойти на выгодный рубеж... Какая же это атака! Рота, вместо того чтобы продолжать атаковать противника, должна переключить усилия на спасение командирского танка.

Наверное, это понял и сам Поздняков. Его машина завиляла по улице из стороны в сторону, стремясь уйти от кинжального огня противника. Танк маневрировал с такой быстротой, что башня, стремясь удержать орудие на цели, не успевала разворачиваться синхронно корпусу машины. И набалдашник дульного тормоза словно пытался уцепиться за что-то, остановиться, чтобы брызнуть огнем... В смертельной кадрили крутились массивный корпус танка и его башня, — приплюснутая, с длинным жалом пушки...

Танец, наконец, прекращается, танк прижат огнем противника к стене большого, закопченного дома по левой стороне улицы. Над ним из окон второго этажа рвутся длинные языки коптящего пламени. А от вокзала и еще откуда-то справа к машине устремляются бордовые трассы пушечных снарядов. Танк, окруженный султанами ослепительно ярких взрывов, вынужден приникнуть к щербатой стене горящего дома... По специфически хлестким звукам выстрелов ясно, что лупят по танку скорее всего самоходки. Поздняков их, наверное, видит, его пушка огрызается. Но остальные машины 1-й роты не видят этих самоходок и потому не смогут помочь огнем попавшему в беду командиру.

— Поздняков! — кричу я по рации. — Поздняков, отходи! Отползай, мы постараемся прикрыть! Быстро, ну! Отползай!

Такое зло берет, что от волнения я забываю, что говорю в микрофон и больно бью кулаком по ограждению пушки. Что делать?..

* * *

Спина моя, с силой прижатая к перегородке, совсем одеревенела, ноги ноют, плечи болят, танкошлем зажал голову. С трудом повертываю ее к адъютанту. Младший лейтенант сидит на днище танка, съежившись, в полумраке боевого отделения его глаза поблескивают выжидательно. Командир отыскал его взглядом — значит, даст сейчас новое поручение, такова адъютантская служба. Он и есть офицер для особых поручений...

— Посмотри в перископ, Юрис! — говорю ему. — Видишь?

— Вижу танк капитана Позднякова!.. Рация не отвечает?