Последний бросок на запад

Собрав последние силы, Дима вышел к позициям четников и тут же, к немалому своему удивлению, столкнулся с самим Ивицей Стойковичем, как оказалось, бывшим сослуживцем капитана контрразведки усташей Мирослава Новака.

Ивица был удивлен встрече не менее, чем русский наемник. Посмотрев на Емельянова, как на привидение, он отпрянул:

— Ты?!

Емельянов, пошатываясь, смотрел на своего командира.

— Я.

— Ты где пропадал? — спросил серб и тут же, видя состояние Емельянова, поинтересовался: — Ты случайно не ранен?

Дима со стоном опустился на грязную, изрытую танковыми траками дорогу — вот так бы и лежал, не двигаясь. Слава Богу, хоть добрался до своих.

Ивица обеспокоенно подбежал к Емельянову, взял его за плечи.

— Где ты был?

— Там, — Емельянов неопределенно махнул рукой. — В плену.

— У хорватов?!

Дима кивнул.

— У кого же еще?

— И бежал?

— Да.

Недоверие промелькнуло на лице командира, но он, кажется, поверил.

— Ты серьезно ранен? — спросил Ивица, присаживаясь рядом с Емельяновым на корточки.

— Ребро… — простонал Емельянов и тут же скривился — неловко повернувшись, потревожил больное место.

Спохватившись, Ивица стремительно встал и крикнул:

— Эй, кто-нибудь, сюда!

На сигнал командира прибежало несколько сербов, среди которых оказались старые сослуживцы.

— Дима!! — раздались голоса. — А мы тебя уже похоронили.

— Закопали в землю или специально по этому случаю отгрохали крематорий?

Потом, посерьезнев, он спросил:

— Где Чернышев?

— Он пропал, как и ты, после того боя — сказал Ивица. — Может, погиб, а может, в плену. А что?

— Ничего, — буркнул Дима и стал подниматься.

Сразу несколько человек поспешили помочь ему.

— Да все в порядке, — отказался от помощи Емельянов. — Так, ребро немного треснуло, но пока не инвалид.

Он несколько раз присел, разминаясь и показывая, что он действительно не инвалид, и сказал:

— Ну что, пошли?

Навстречу, к удивлению Дмитрия, шел живой и здоровый Кабанчик. Приятели обнялись.

— А я вот тоже из плена убежал, — ухмыльнулся серб.

— Отлично! А как?

— Ночью нас куда-то везли на грузовике из Фочи — в концлагерь, кажется. Я дал охраннику по башке, отнял автомат и на повороте выпрыгнул из машины… Не думал, что у тебя тоже получится…

Диму привели в какой-то барак — временное пристанище отряда Стойковича. Там нашлась свободная койка.

Емельянов, кряхтя, уселся на нее, готовый от усталости провалиться в сон. Но тут же принесли горячего супу. Голод взял свое. Он с удовольствием поел, а потом так и уснул с ложкой в руке.

Всю ночь где-то совсем рядом слышалась стрельба. Босняки попытались в очередной раз атаковать сербские позиции. Мусульмане находились достаточно близко — километрах в пяти. Они начали с артиллерийской подготовки реактивными снарядами из установок типа «Град».

Однако точного местоположения противника они не знали — разведка подвела. Поэтому большого урона не нанесли.

А сербские танки, стоявшие в укрытии, удачно обстреляли наступавших босняков, и те предпочли отойти. К утру все успокоилось. Емельянова даже не разбудили.

Утро было солнечным и теплым, совсем весенним — день обещал выдаться погожим.

Дима вышел на крыльцо и сладко потянулся. Чувствовал он себя, не в пример вчерашнему дню, лучше. Сломанная ключица надежно фиксировалась кольцами и повязкой, наложенными врачом из Москвы, и чувствовалось, что заживала.

Солнце поднималось из-за гор. Снежные сугробы на освещенных местах таяли на глазах.

Дима безразлично взглянул в сторону выстроившихся наемников и сербских ополченцев, которых Ивица инструктировал перед предстоящей операцией. Как раненый, Емельянов был освобожден от военных операций и наслаждался предоставленным свободным временем, но еще больше — свободой. А ведь всего лишь пять дней назад он передвигался только в наручниках и под прицелом.

Осторожно, чтобы не потревожить рану, он размялся и умылся, потом вернулся в свою комнату. Неожиданно наемник почувствовал в душе какую-то пустоту — наверное, потому, что впереди была перспектива неограниченного безделья.

Почему-то вспомнился Чернышев.

Емельянов уже привык постоянно чувствовать рядом этого человека, и теперь даже злость на его предательство, на его показной патриотизм, на постоянную готовность к жестокости не разгоняла некоторое сожаление об исчезновении бывшего омоновца.

«Пусть и подонок, — подумал Емельянов, — но свой. Единственный давно знакомый человек».

Интересно, где он теперь? Может, тоже в плен попал и теперь воюет на стороне хорватов? Пообещают на пару марок больше — моментально согласится и все свои басни про помощь православным братьям забудет. Он такой, этот Чернышев.

Если ему, Емельянову, предлагали перейти на сторону усташей, то почему точно такое же предложение не может последовать и Чернышеву?

Интересно, как бы повел себя Чернышев с капитаном Новаком?

Подумав о своем недавнем пленении, Дима уже никак, как ни старался, не мог удержаться от мыслей о Злате.

Где она? Что с ней сделали подоспевшие усташи? Жива ли она, в конце концов?!

Чем больше Емельянов думал о девушке, тем больше у него портилось настроение.