Последний человек

Стоило мне уйти с пустынного берега в один из бесчисленных городов земли, и все его богатства стали бы моими — одежда, пища, книги и выбор жилья, не известный никому из прежних владык; и выбирать их я мог по всей земле. Робинзону Крузо приходилось трудиться, добывая самое необходимое, и жить на тропическом острове, где нелегко было укрыться и от зноя, и от бурь. Если это было так, кто не предпочел бы доступные мне наслаждения сибарита, досуг для размышлений и для всех духовных радостей — его жизни, полной трудов и опасностей? И все же он был куда счастливее меня, ибо мог надеяться, и надеяться не напрасно, — сужденный ему корабль наконец пришел, чтобы увезти его к соотечественникам и родне, и там события его одиночества стали сказкой, которую так приятно рассказывать вечером у камелька. А мне некому будет повествовать о моих бедствиях; и надежд у меня нет. Он знал, что за океаном, окружавшим его необитаемый остров, живут тысячи людей, которым светит то же солнце, что ему. А я и под полдневным солнцем, и под луной был единственным, кто имел человеческий облик и мог выражать свои мысли; и, когда я спал, некому было видеть ни день, ни ночь. Он бежал от своих ближних и ужаснулся при виде следа человеческой ноги. А я преклонил бы колена и целовал бы такой след. Дикий и свирепый житель Карибских островов, безжалостный каннибал или даже нечто худшее — грубое и бесстыдное создание, искушенное во всех пороках цивилизации, — стали бы для меня любимыми спутниками, бесценными сокровищами — ведь их природа была бы той же, что и моя; их тела были бы вылеплены по тому же образцу; в их жилах текла бы человеческая кровь, а значит, человеческие чувства навсегда связали бы меня с ними. Неужели я никогда больше не увижу себе подобного? Никогда! Никогда! Неужели буду пробуждаться, не имея возможности ни с кем перемолвиться словом? Неужели проведу бесконечные часы один в целом мире, окруженный пустотой? Дни пойдут за днями, и так будет всегда? Нет! Нет! Есть же Бог на небе! Провидение не сменило свой золотой скипетр на змеиное жало. Прочь отсюда! Прочь от этой водяной могилы, с этого унылого берега, где я замкнулся в своем отчаянии! Я хочу снова ступать по мощеным городским улицам, входить в дома, и тогда страшное видение, овладевшее мной, обернется всего лишь мимолетным сном.

Прежде чем солнце во второй раз взошло над опустевшей землей, я добрался до Равенны (город этот оказался всего ближе от места, где я был выброшен на берег). Я увидел там множество живых существ: быков, лошадей, собак, но ни одного человека. Я вошел в один из скромных домов — он был пуст; поднялся по мраморной лестнице дворца — там, в гобеленах, гнездились совы и летучие мыши. Я старался ступать бесшумно, страшась разбудить уснувший город; я жестом пригрозил собаке, которая своим лаем нарушала священную тишину; я не хотел верить, что все было так, как оно открылось моему взору.

Мир не был мертв, это я был безумен, лишен зрения, слуха и осязания. Я находился во власти злых чар, позволявших мне видеть на земле все, кроме людей. А они, конечно, были заняты своими обычными делами. Везде были люди, только я не мог их видеть. Если бы я действительно сумел внушить себе нечто подобное, мне стало бы легче. Но мой мозг, не желая расстаться с рассудком, отказывался признать эти фантазии. И я, как ни пытался разыгрывать перед собой комедию, знал, что я, столько лет бывший одним из многих, остался теперь единственным уцелевшим.

Солнце зашло за холмы на западе. Я ничего не ел с предыдущего вечера и очень ослабел, но вид пищи был мне противен, и, пока не стемнело, я бродил по пустынным улицам. Наступила ночь, все живые создания, кроме меня, отправились на покой, и у всех была пара. Душевные страдания я попытался заглушить, причиняя неудобства телу. Из тысячи постелей, которые были повсюду вокруг, я не хотел нежиться ни в одной; я лег на мостовую; изголовьем мне служила холодная мраморная ступенька. Приблизилась полночь, и только тогда мои усталые веки смежились, скрыв от меня мерцание звезд и их отражения на мостовой. Так я провел вторую ночь моего одиночества.

Глава десятая

Я пробудился, когда в верхних окнах домов отразились первые лучи восходящего солнца. На подоконниках и на сиротливых порогах чирикали птицы. Я пробудился, и первой моей мыслью было: Адриан и Клара погибли. Я больше не услышу их утреннего привета, не проведу целый день в их обществе, никогда не увижу их. Море украло их у меня³⁸⁰ — вырвало у них из груди любящие сердца и обрекло тлению то, что было мне дороже света, жизни и надежды.