Последний человек

В тот же вечер он сам отравился к указанному дому. Убогое и грязное, это жилище самым видом своим говорило о нищете. «Увы! — подумал Раймонд. — Много мне еще предстоит сделать, чтобы Англия стала раем». Он постучался. Дверь открыли с помощью протянутой сверху веревочки; перед ним была расшатанная лестница, но никто на ней не появился. Он напрасно постучал снова и наконец, потеряв терпение, поднялся по скрипучим ступеням. Главным его желанием при виде убогого жилья стало помочь талантливому и угнетенному нуждой человеку. Он представил себе юношу, истощенного голодом, но с глазами, горящими вдохновением. Он боялся обидеть художника, однако надеялся оказать ему помощь с такой деликатностью, что она не будет отвергнута. Чье сердце не раскроется перед добротой? И хотя крайняя бедность может побудить человека отказываться от унизительной благотворительности, надо суметь смягчить его и добиться, чтобы дар был с благодарностью принят. Так думал Раймонд, поднявшись до самого верха Безуспешно попытавшись открыть несколько запертых дверей, он увидел на пороге одной из них, чуть приоткрытой, пару маленьких турецких туфелек. Не было слышно ни звука. Возможно, обитатель комнаты отсутствовал; но, уверенный, что нашел того, кого искал, наш предприимчивый протектор решил войти, оставить на столе кошелек и тихо удалиться. Он осторожно отворил дверь — в комнате находился человек.

Раймонду еще не приходилось посещать жилище неимущих, и то, что он увидел, поразило его сердце. Просевший во многих местах пол, голые стены и потолок в потеках от дождя, убогая кровать в углу, два стула, хромоногий стол и на нем свеча в оловянном подсвечнике. И все же среди этой раздиравшей сердце нищеты царили удивительные чистота и порядок. Но внимание Раймонда привлек обитатель убогой комнаты. Это была женщина. Она сидела за столом, одной рукой заслоняясь от света свечи, а в другой держа карандаш. Взгляд ее был обращен на лежавший перед нею чертеж, в котором Раймонд узнал тот, что ему приносили. Внешность женщины вызывала живейший интерес: темные волосы, заплетенные в косы и уложенные на манер причесок греческих статуй; одежда бедная, но поза полна изящества. Раймонду смутно вспомнилось что-то виденное прежде; он подошел ближе. Не поднимая глаз, женщина спросила на новогреческом языке:

— Кто там?

— Друг, — ответил Раймонд на том же языке. Она удивленно взглянула на него, и он увидел, что это Эвадна Заими. Эвадна, некогда обожаемая Адрианом и отвергнувшая благородного юношу ради теперешнего своего посетителя, который пренебрег ею, и с разбитыми надеждами вернувшаяся в родную Грецию! Какие же превратности судьбы могли вновь привести Эвадну в Англию и в подобное жилище?

Раймонд узнал ее, и учтивость благотворителя сменилась у него выражениями самого горячего участия. Ее вид поразил его в самое сердце. Он сел подле нее, взял ее руку и произнес много слов, полных глубокого сочувствия и нежности. Эвадна не отвечала; ее большие темные глаза были опущены, и на ресницах заблестели слезы.

— Доброта, — сказала она, — может сделать то, чего не сделали самые жестокие лишения: она способна заставить плакать.

Она плакала долго; голова ее невольно склонилась на плечо Раймонда; держа ее руку, он поцеловал ее впалую, орошенную слезами щеку. Он сказал, что страданиям ее наступил конец. Никто так не умел утешать, как Раймонд; он не уговаривал и не рассуждал; но глаза его светились участием; он рисовал перед страдалицей приятные картины; его ласки не могли пугать, ибо были вызваны тем чувством, с каким мать целует ушибившегося ребенка, — желанием показать свою искренность и горячее стремление пролить целительный бальзам на истерзанную душу.

Когда Эвадна успокоилась, он заговорил даже весело и пошутил по поводу ее бедности. Что-то подсказывало ему, что тяжелее всего были для нее не лишения, но связанные с бедностью унижения и позор. Вот об этом он старался заставить ее забыть: то хвалил ее стойкость, то, намекая на ее прежний титул, называл своей переодетой принцессой. Он усиленно предлагал помощь, но Эвадна слишком была поглощена другими мыслями, чтобы принять ее или отвергнуть. Уходя от нее, он обещал на следующий день прийти снова. Домой он возвратился полный смешанных чувств — печали, вызванной жалким положением Эвадны, и приятным сознанием, что он облегчит его. Что-то, в чем он не смел признаться даже себе самому, помешало ему рассказать о своей встрече Пердите.

На следующий день, закутавшись в плащ, чтобы не быть узнанным, он вновь навестил Эвадну. По пути он купил корзину дорогих фруктов, тех, что зрели в ее родной стране, сверху положил красивые цветы и сам отнес это на убогий чердак.

— Посмотрите, — крикнул он входя, — какой корм я принес моему воробышку, живущему под крышей!