Последний дом на Никчемной улице

– Ты не можешь причинить ему боль, – говорит Лорен вроде шепотом, но на самом деле криком, – всю его боль мы забрали себе: ты из сердца, я из тела.

– Да замолчи ты, – отвечаю я, – ты уже и без того наговорила много чего лишнего.

Потом обращаюсь к нему:

– Тед? Тед? Как мне все исправить?

Из его рта вытекает тоненькая струйка крови. Слова у него получаются невнятные, но я хорошо знаю его, чтобы понять.

– Послушай их, – говорит он.

Занимается заря, вокруг нас повсюду поют птицы.

Белая, гибкая веревочка соединяет нас троих, сердце к сердцу, наливаясь ярким светом. Потом становится все ослепительнее, стелется по земле, и я наконец вижу, что в действительности веревочка пронизывает не только нас, но и деревья, птиц, траву и все сущее, что только есть на белом свете. Где-то лает большая собака.

На небе взошло солнце. Воздух теплеет и переливается золотистыми оттенками. Бог здесь, прямо передо мной, явился сгустком обжигающего пламени. У него четыре изящные лапки и тихий голос. «Кошка, – говорит он, – тебе полагалось его защитить». Я не осмеливаюсь поднять глаза и посмотреть Господу в лицо. Знаю, что сегодня оно будет моим собственным.

Тед

Надо мной склонился размытый силуэт, прижав руки к дырке в моем животе. Его теплое дыхание щекочет мне ухо. Он давит все сильнее и сильнее, но меж его пальцев все равно сочится липкая кровь. Силуэт тихо про себя ругается и пытается вытащить меня из черноты в залитое солнцем утро.

Можно было бы сказать ему, что все плохо. Мы умираем, наша плоть остывает и превращается в тлен. И каждый из нас чувствует, как это происходит. Кровь выходит из нас медленными толчками, выплескивая на лесную почву наши краски и мысли; каждый вдох медленнее предыдущего и дается все тяжелее, с каждым из них из нас уходит частичка тепла. Уверенный ритм сердца ломается, и теперь его биение больше напоминает игру маленького котенка или же треснувший барабан: все тише, все сбивчивее.

Времени на прощания нет, осталась лишь холодная неподвижность, которая вползает в наши пальцы и руки, в ноги и лодыжки, а потом, дюйм за дюймом, взбирается все выше вверх по ногам. В своем бездонном провале плачут малыши. Они никогда ничего никому не делали. Им всегда не везло. Яркий, сверкающий мир проваливается во мрак.

На окровавленную лесную подстилку длинными полосами ложится солнце. Где-то рядом – далеко-далеко – воет собака.

А потом – ничего.

Оливия

Я опять дома. Как здесь оказалась, не знаю, но это и не важно. Испытывать облегчение от того, что у меня опять появились элегантные ушки и хвостик, сейчас не время. В доме не безопасно.

Стены рушатся, как агонизирующие легкие. С потолка кусками обваливается штукатурка. Окна взрываются, их осколки влетают внутрь и лупят по комнатам градом. Я бегу спрятаться под диван, но его уже нет – вместо него зияет пасть со сломанными зубами. В дырочки для подглядывания врываются ослепительные молнии. С потолка вверх тянутся черные руки. Веревочка туго обмоталась вокруг моей шейки. Теперь она стала прозрачной – окрасилась в цвет смерти. И при этом потеряла всякий запах, благодаря чему я и понимаю, что вскоре умру.

Думаю о рыбе, о том, что мне ее уже не попробовать, а также о кошечке, которую больше никогда не увижу. Затем вспоминаю Теда, то, как я с ним поступила, и начинаю плакать. Знаю, что других уже нет, – точно так же, как знаю свой собственный хвост. Впервые за все время я осталась совершенно одна. А скоро не станет и меня.

Теперь я ощущаю все свое тело. Сердце, кости, хрупкие галактики нервных окончаний, ногти на пальцах рук. Как же они все-таки подвижны, эти ногти. Я понимаю, что форма тела не играет никакой роли и от наличия шубки или хвоста ровным счетом ничего не меняется. Оно в любом случае принадлежит нам.

«Хватит тебе уже быть котенком, – говорю я себе, – вперед, кошка».

Если помочь телу, то, может, вернутся остальные?

Но, подняв глаза, там, где должна быть входная дверь, я вижу бурлящую массу сверкающих клинков, со свистом разрезающих воздух. Выхода больше нет.

Тогда я поднимаюсь на второй этаж и на вершине лестницы вижу, что ни площадки, ни спальни, ни крыши больше нет. Дом совершенно открыт и не защищен от ярящегося неба, от бури, неистово свирепствующей над головой. Она вся сотворена из черного дегтя и молний. В облаках кувыркается и носится огромная морда с отвисшими щеками, оглашая весь мир своим зычным лаем. У меня встает дыбом шерстка. Каждая клеточка моего существа желает только одного: убежать, спрятаться в тихом месте и спокойно дождаться смерти. Но если я так поступлю, тогда всему конец.

«Да будь ты смелее, кошка». Я ставлю лапки сначала на первую ступеньку, потом на вторую. Может, все еще будет хорошо!