Последний дом на Никчемной улице

Отправляясь в лес, Тед всегда берет с собой нож. Может, он сделает что-то плохое со мной, а может, я с ним. Но закончится все точно в лесу, где покоятся остальные. Мы погаснем, как небольшая свеча, оставив после себя лишь тихий мрак. Я, можно сказать, с нетерпением этого жду. Потому что создана для боли и без остатка из нее состою. Иной цели, кроме как умереть, у меня нет.

Он думает, что здесь я его не слышу, но это не так. Наверное, забывает о моем существовании сразу, когда закрывает дверь. Какой же он урод с этими своими дурацкими рецептами. Сэндвич с клубникой и уксусом придумал совсем не он. Это знаю даже я – из кулинарной передачи по телевизору. Я слышала, как он говорил с кошкой о том, чтобы завести – подумать только! – дневник чувств. Вот же БОТАНИК. Но эта мысль пришла мне в голову именно тогда, поэтому тот случай можно считать везением. Нет, я не нахваталась знаний из книг, но придумывать планы все же могу.

Магнитофон обнаружился в холле в шкафу, единственном, который Тед не держит на замке. Думаю, потому, что там ничего нет, лишь кипы старых газет. Но я, найдя этот аппарат со вставленной в него кассетой, подумала: «Вот он, мой шанс».

Сейчас я сижу здесь в темноте, готовая положить все на место, если он вернется. Лента действительно старая, с черно-желтой наклейкой. На ней что-то написано. Заметки. Я ее даже не слушала и так знаю, что на ней. В груди вспыхивает острое чувство. От того, что я ее перезаписываю, мне становится хорошо. Но вместе с тем и страшно.

Интересно, а как живут обычные люди, которым не надо постоянно бояться? А может, боятся все и всег… О боже, он идет сю…

Оливия

Я пытаюсь записывать свои мысли, но вой звучит на пределе громкости. Он перешел в вопль. Мне кажется, что вот-вот лопнет голова. Я не могу, не могу, и все.

Ууууиииииоооо… – скрежещет по металлу металл, терзая мой несчастный мозг, мои нежные ушки и деликатные косточки… В черепушке долбит молоток. Поэтому когда слышится голос, он не в состоянии его перекрыть, поначалу я его даже не слышу.

– Оливия, – произносит он не громче взмаха крыльев бабочки, – Оливия.

Ууууииииииоооо…

– Кто здесь? Где ты? – спрашиваю я, потихоньку выбираясь из-под дивана, хотя и понимаю, что пользы от этого не больше, чем от разговора с телевизором, потому как меня наверняка зовет какой-нибудь тед, а они все равно ничего не понимают.

– Оливия, иди сюда.

У меня оглушительно бьется сердце. Я на пороге чего-то важного. И если сейчас на это пойду, то потом никогда уже не смогу вернуть обратно утраченное знание. Какая-то часть моего естества жаждет опять забраться под диван и обо всем забыть. Но я не могу. Это было бы неправильно.

Я узнаю голос и понимаю, откуда он идет. Мне еще никогда так не хотелось ошибиться.

Иду на кухню и подхожу к своему ящику. Это, конечно же, никакой не ящик, а старый морозильный шкаф, просто я его так называю. Мне нравится в нем спать – там тихо и темно. Но иногда Тед наваливает на него сверху всякий хлам. Хлам тяжелый. Как вот сейчас.

Я тянусь ушком вперед. Вой перешел в верхний регистр, будто какая-то певица исполняет рядом оперу. Но мне все равно слышен ее голос, пробивающийся сквозь эту арию.

– Эй? Оливия? – едва слышно шепчет она, и в ее голосе слышны слезы.