Последний дом на Никчемной улице

Зато я хорошо помню, как он привел меня сюда. Дом, грязный и пыльный, мне понравился, ведь мама никогда не разрешала мне играть в грязи. Понравились проделанные в фанере дырочки для подглядывания, напоминавшие, как мне казалось, иллюминаторы на корабле. Когда я поделилась с ним этой мыслью, он назвал меня очень умной. Сказал, что его зовут Тед, что он будет заботиться обо мне в отсутствие родителей. Мне даже в голову не пришло, что что-то не так. Да и с чего бы? Такое случалось и раньше, меня оставляли то с соседями, то с кем-то еще. Родители вечно отправлялись на какие-то вечеринки. Перед тем как вечером уйти, мать всегда приходила ко мне в комнату поцеловать и пожелать спокойной ночи. Помню ее запах. Герань. Я называла этот цветок «гермам». Боже мой, какой же я в детстве была идиоткой… Думаю, как раз поэтому здесь и оказалась… О чем я говорила?

– О том дне, когда тебя… забрал… Тед… – отвечаю я.

Каждое слово дерет язык, как мелкий гравий.

– Ах да, – говорит Лорен, – в тот день мне было ужасно жарко, от купальника, или от трусиков, у меня все чесалось. Я пожаловалась Теду и сказала, что вот-вот сварюсь. Наверное, именно после этого ему в голову пришла та мысль. Он сказал, что в морозильнике на кухне есть мороженое, разрешил мне пойти и взять его. На кухне царил беспорядок, в раковине высилась гора немытой посуды, на стойке громоздилась заветрившаяся еда из доставки. Мне эта картина понравилась, он не походил на обычного взрослого.

Морозильный шкаф стоял в углу – большой, закрытый на висячий замок. Раньше я видела такие в гаражах и подвалах, но на кухне еще никогда. Поскольку замок оказался открыт, я подняла крышку. Ожидала, что мне в лицо хлынет поток холодного воздуха, но ничего такого не произошло. Тогда я увидела, что морозильник выключен из розетки. Почувствовала под мышками чьи-то руки, взлетела в воздух, а потом оказалась внутри на мягких одеялах. Со мной было и мое собственное одеяльце, которое он позволил мне оставить. Желтое с голубыми бабочками. Мягкое. Теперь бабочки на нем уже выцвели. Мне совсем не было страшно, хотя внутри стоял запах подпортившихся кур. Но потом крышка закрылась и я осталась одна. В черноте зияли звезды – как колотые раны в небе. Это были проделанные им в крышке отверстия для воздуха. Я закричала ему выпустить меня оттуда.

– Теперь ты в безопасности, – ответил он, – это ради твоего же блага.

Я запомнила, как его зовут, и, зная, что для взрослых очень важны имена, попытала счастья и сказала: «Тед, пожалуйста, выпусти меня отсюда». Но поскольку тогда у меня еще не получалось правильно произносить «д», в итоге вышло «Теб». Поэтому когда он меня так и не выпустил, я подумала, что винить должна только себя – за то, что неверно его назвала и тем самым разозлила. Мне понадобилось какое-то время, дабы понять, что, как я его ни назови, он все равно бы и дальше держал меня там взаперти.

Сначала я довольно долго жила в этом ящике. Он тонкой струйкой лил в дырочки воду, и я ее пила. И точно таким же способом давал мне то сладости, то печенье, то обжаренное куриное филе. А еще очень громко включал музыку как днем, так и ночью. Пение той печальной женщины. Я подумала, что, может, попала в ад, о котором нас предупреждали в воскресной школе. Однако в аду полагалось полыхать огню, а там, где довелось оказаться мне, было влажно и холодно – холод пробирал меня до мозга костей. Через какое-то время я вообще перестала что-либо замечать, даже запах. Время больше не двигалось по прямой и растеряло все свои силы.

Мне пришлось учиться новому языку разума и тела. Языку ящика. Это означало, что вместо прогулки я лишь двигала ногами в пределах одного-двух дюймов. Это и был мой маршрут. Вместо того чтобы прыгать и танцевать, что раньше было одним из моих любимых занятий, я сжимала и разжимала кулачки. Иногда закусывала щеку, чтобы почувствовать вкус крови. И представляла, что это еда.

Когда я шумела или пинала стенки ящика, в дырочки лился кипяток. Видеть ничего не могла, но понимала, что ожоги серьезные – судя по тому, как у меня слезала кожа. Типа змеиной шкуры. От нее исходила вонь, и было так больно, что хотелось умереть.

Как-то раз музыка стихла. Надо мной вспыхнул свет. После слишком долгого пребывания в темноте он показался таким ярким, что мне пришлось закрыть глаза. Я услышала его слова: «Пойдем тебя мыть».

Он поднял меня из ящика. Я заплакала, подумав, что меня опять обварят кипятком, но вода оказалась холодной, прямо из крана. Думаю, он поставил меня в раковину и так выкупал. А потом смазал мои ожоги каким-то болеутоляющим средством и обмотал бинтами. «Специально для тебя я заколотил окна досками, – сказал Тед, – и теперь здесь царит полумрак. Так что можешь попробовать открыть глаза».

Я так и сделала: разлепила их лишь на крохотную щелочку и украдкой посмотрела по сторонам. Огромный дом утопал в полутьме. Вокруг все колыхалось и плыло. От того, что мне так долго пришлось пролежать в ящике, глаза разучились оценивать расстояние.