Последний гетман

Вот так-то, безгрешные адъюнкты. Когда мало-мало наладилось ученье, Кирилл все чаще стал оставаться один на один с петровским застарелым инвалидом. Не то дядька, не то сторож ночной… Душа-человече. Живя до сей поры при брате – как не скопиться в карманах того-сего… Негоже забывать своего стража.

– Дядько сержант?.. А, Прохор? Откликался с лавки:

– Девку, что ль? Уточнял:

– Не девку, а молочницу. Лучше эту – сбите… ти-тещину!

Хорошо скалился беззубым ртом Прохор. Одно, окромя «манерки», и просил:

– Ты только меня не выдавай. Смотри, егенал!

– Смотрю, сержант, а как же, – с должным почтением принимал Кирилл генеральское звание.

В мягких чухонских чунях ходили и сбитенщицы и молочницы – неслышно. С месячишко похихикивали над учителями, которые и сами-то на утренней зорьке возвращались. Но не всегда же. Бывало, и при своих комнатах оставались. Теплов к тому ж оженился – чего ему каждый день по трактирам шастать? Сказано – быть неотлучно при младшем брате его сиятельства, он и не отлучался без надобности. Да ведь жена-то тоже, поди, к себе требовала? График у него какой-то установился. С помощью сержанта Прохора без труда вычислил Кирилл – шла впрок наука! – недельную арифметику: вторник, четверг да воскресенье Господне. Арифметику они с учителями, считай, уже осилили.

Но в арифметике ли, в геометрии ли – бывают сбои, свои косые линии…

Сбилось-скосилось однажды. Слишком уж хорошу сбитеныцицу подбил на ночной разбой сержант Прохор. Затрудились чересчур. Заспались. Учителя в класс – ученика нету! Переполошились – не занемог ли. Не дожидаясь гувернера, сами к нему нагрянули. А он-то, он-то!…

Осень наступала уже глубокая, жарко топили печи. От духоты ли, от чего ли еще – совсем растелешился ученик, а еще жарче пылала сонными телесами сбитенщица ли, молочница ли, коя за окном уже давно примелькалась… Рты учительские как раскрылись от удивления и гнева – будто баб трактирных не видывали! – так и не могли закрыться, не зная, то ли караул кричать, то ли за линьком бежать. Может, и сотворили бы что, не прибеги на выручку уже опохмелившийся сержант Прохор. Он-то и понес главную науку:

– А хорош-ши ш-шиши! Дак молоденькие… Когда я молоденькой-то был – ого, сам батюшка Петр от грехов причащал, требовал только: «Ты бомбардируй, Прохор, как след. Если крепость не сдается – с ней что делают?..» Да-а… Само собой, ответствую: «Слушаюсь, господин бомбардир! Рад стараться… бомбардирую!…» То-то. Эка невидаль! Ученье? Оно проспится, поди. Вы, господа адъюнкты, сходите пока в трактир, а я на часах постою, чтобы ненароком его сиятельство не нагрянул. Не дай бог! Мне, старому, под зад, да и вам-то, господа адъюнкты, несладко придется, поди, вытурят, без всякого жа-алованья?..

Так хорошо изъяснил все старый, бывалый сержант, что учителя тихо-тихо убрались прочь, словно тоже были, в чунях. Дойди-ка этакое приключение до ушей его сиятельства!

Ведь как знал старый сержант: именно в этот день, осердившись, видно, на Государыню, вздумалось плохо проснувшемуся камергеру навестить брата. На ком же и сорвать злость, как не на младшеньком?

Как ни заговаривал сержант Прохор беззубым похмельным ртом зубы его сиятельству – не заговорил. Как ни загораживал в низких поклонах дорогу, нарочно пошумливая, – не загородил. Куда там! Что-то почуяло его сиятельство, ринулось в класс – никого, конечно, там не нашло, вышибло ногой двери и одного, и другого учителя – и там пусто, ну уж опосля прямиком в спаленку к младшенькому…

Хоть и осень была, а зимние рамы еще не вставляли – полетели нагишом и братец, и молочница, на лету уже кричавшая:

– Свят, свят, свят!…

– Я в твои годы… сопливый, еще и баб не знал… срачицы подотрите…

Старому сержанту тоже перепало под зад – так и слетел с лестницы к нагишам, пробиравшимся в дом, ведь день-деньской уже был, окрест глазели все. Да под такой голосище:

– Учителя-блюди-муди!…

Кто-то из слуг за адъюнктами сбегал, те ниже ковров стелились, хоть тут его сиятельство не пиналось, просто перешло на малороссийский лад:

– Геть отселя!…

Вынесло адъюнктов-наставников – вместе с переломанным веником, который его сиятельству у порога попался. А еще говорят – веник не переломить! Железные ручищи его в щепы искрошили, пока адъюнкты пластались у порога.

Да отходчив был хоть и старший, но все ж:- брат. Недели не прошло, как ученье продолжалось тем же заведенным порядком. С линьками, линейками, с философией, геометрией, французским и немецким языком, с синяками под глазами у сержанта Прохора, со сбитеныцицами-молочницами, бес их лукавый возьми!…

V

Кирилл догадывался, что у брата с Государыней все было обговорено о его дальнейшей судьбе. Он уже кое-чему научился, об Англицких островах и о Монсе не спрашивал. Знай раскланивался со всей изящностью, потрясая новехоньким светлым париком. Кто б узнал недавнего пастушонка! Старший брат был доволен, подзатыльниками уже не угощал. Елизавета смеялась:

– Гляди-ка, истый царедворец!

Что-то даже вроде ревности у Алексея появилось. Попивая венгерское, шутил: