Последний койот

Пятнадцать минут спустя, когда нерешительность, кажется, парализовала его окончательно и бесповоротно, Джаз показалась на пороге. Он припарковался ярдах в двадцати от дома, между двумя другими машинами. Паралич отпустил его ровно настолько, чтобы он смог найти в себе силы сползти на сиденье вниз из опасения, что она его заметит. Она направилась к парковке и пошла вдоль ряда машин, среди которых был и арендованный «мустанг» Босха. Тот замер, чтобы не выдать своего присутствия случайным движением, и напряг слух в ожидании звука заводящегося мотора. «И что потом? — спросил он себя. — Поедешь за ней следом? Ты в своем уме вообще или нет?»

В окошко громко постучали, и Босх вздрогнул от неожиданности. Это была она. От смущения он готов был сквозь землю провалиться, но все же заставил себя опустить стекло.

— Да?

— Мистер Босх, что вы делаете?

— В каком смысле?

— Вы тут уже битых полчаса сидите. Я вас засекла.

— Я…

От смущения он не смог даже закончить фразу.

— Может, мне стоит вызвать охрану?

— Не надо. Я… мм… просто… хотел к вам зайти. Чтобы извиниться.

— Извиниться? За что?

— За сегодняшнее. Я… Вы были правы, я не собирался ничего покупать.

— Тогда зачем вы сюда приехали?

Босх открыл дверцу и вышел из машины. Ему не нравилось, что она смотрит на него сверху вниз.

— Я полицейский, — признался он. — Мне нужно было во что бы то ни стало попасть сюда, чтобы поговорить с одним человеком. Я воспользовался вами и приношу вам за это свои извинения. Простите меня. Я не знал про вашего отца и все такое.

Она с улыбкой покачала головой:

— В жизни своей ничего глупее не слышала. А Лос-Анджелес? Это тоже часть вашей легенды?

— Нет. Я действительно из Лос-Анджелеса. Служу там в полиции.

— Я на вашем месте не стала бы признаваться в таких вещах первой встречной. У вас и ваших коллег будут большие проблемы с репутацией.

— Я знаю. Ну, в общем… — Он вдруг неожиданно осмелел. Его самолет улетал завтра утром, и, что бы между ними сейчас ни произошло, он никогда больше не увидит ни ее, ни этот штат. — Вы, кажется, по телефону говорили мне что-то насчет лимонада, но никакого лимонада я так и не увидел. Вот я и подумал, может, я расскажу вам свою историю, извинюсь, а вы угостите меня лимонадом или еще чем-нибудь?

Он покосился на входную дверь.

— А вы там в полиции Лос-Анджелеса, как я погляжу, терять время даром не привыкли, — хмыкнула она, но Босх видел, что она улыбается. — Так и быть, один стакан я вам налью, но только если ваша история окажется заслуживающей внимания. Но потом мы с вами поедем. Мне сегодня еще надо в Тампу.

Они двинулись к двери, и Босх поймал себя на том, что широко улыбается.

— А зачем вам в Тампу?

— Там мой дом, и я по нему скучаю. С тех пор как я выставила эту квартиру на продажу, я провожу здесь гораздо больше времени, чем там. Хочу провести воскресенье в своей квартире и навестить свою студию.

— Ну да, вы же художница.

— Вроде того.

Она распахнула перед ним дверь и впустила в квартиру.

— Меня это более чем устраивает. Мне все равно тоже надо в Тампу. У меня завтра утром самолет.

Неторопливо потягивая лимонад из высокого стакана, Босх рассказал ей, как так вышло, что ему пришлось воспользоваться ее объявлением в газете, чтобы проникнуть в комплекс и встретиться с другим обитателем. Жасмин, похоже, ничуть не чувствовала себя задетой. Напротив, она была явно восхищена его изобретательностью. А вот о том, как Маккитрик держал его на мушке, он рассказывать ей не стал, лишь в общих словах обрисовал суть дела, ни словом не обмолвившись о том, что убитая женщина приходилась ему матерью. У Жасмин, похоже, вызвала неподдельный интерес мысль о том, что он намерен раскрыть преступление тридцатитрехлетней давности.

Слово за слово, один стакан лимонада плавно перетек в четыре, причем два последние были основательно сдобрены водкой. Босх и думать забыл о головной боли. Все вокруг казалось ему прекрасным. Между третьим и четвертым стаканом она спросила, не возражает ли он, если она закурит, и он дал ей прикурить и закурил сам. Когда небо над зарослями мангровых деревьев из розового стало лиловым, Босх наконец вывел разговор на нее саму. В ней сквозило какое-то одиночество, угадывалась какая-то тайна. За хорошеньким личиком скрывались шрамы — из тех, что нельзя было увидеть глазами.

Имя ее было Жасмин Корьен, но она сказала, что друзья зовут ее Джаз. Выросла она под солнцем Флориды и никогда никуда не хотела отсюда уезжать. Побывала замужем, но давно развелась. Сейчас у нее никого не было, и ее это вполне устраивало. Она сказала, что большая часть ее жизни вертится вокруг ее творчества, и Босх, пожалуй, даже понимал, что она имела в виду. Его творчество, хотя, конечно, мало кому пришло бы в голову назвать так его работу, тоже занимало большую часть его жизни.

— А что ты рисуешь?

— В основном портреты.

— Чьи?

— Да чьи угодно. Всех, кого я знаю. Может быть, Босх, я и тебя тоже нарисую. Когда-нибудь.

Он не знал, что на это сказать, и поспешил неуклюже перевести разговор на более безопасную почву.