Последний наказ

— Молитесь же, люди, говорю я вам! — голос окреп, обрёл уже забытую звонкость — На что ещё вы надеетесь?! На стены новагородские? Не удержат этого ворога лютого никакие стены! Токмо вера ваша, токмо чудо и может ещё уберечь град сей от неминучей гибели. Молитесь сейчас, ну!!!

Безумные, огромные глаза смотрят в душу, с тонкого, прозрачного после болезни лица с запёкшимися потресканными губами. Что-то вдруг кольнуло витязя, и он тоже встал на колени перед крестом. Медленно перекрестился сам. Господи, опять я тебя беспокою. Да, я знаю, что так нельзя. Но не для себя. Сделай так, чтобы не достигли поганые Новгорода. Услышь, господи!..

И уже спиной почувствовал, как рядом бухнулся в волглый снег их купец-повозник. Ещё, ещё! Люди сходили с саней и неловко, в своих меховых одеяниях и овчинных тулупах, а кто и просто в дерюжных армяках, один за другим опускались на колени. И вот уже весь длинный обоз сгрудился вокруг чёрного, громадного креста.

Господи, ну сделай чудо!

* * *

Конские копыта месили снег, превращая его в чавкающую кашу, кое-где уже сдобренную толикой чёрной земли. Кольцо нукеров вокруг великого Бату-хана было плотным, не позволяя никому из смертных приблизиться даже к копытам коня будущего Повелителя Вселенной. Да, именно так. Он, Бату-хан, завершит дело, начатое его дедом, великим Чингис-ханом, и выполнит его завещание, омыв копыта своего коня в водах Последнего моря.

Холёный белый жеребец Бату-хана брезгливо ступал по расквашенному снегу, норовя обходить лужи, но опытный всадник недрогнувшей рукой пресекал его попытки свернуть в сторону. Вперёд, и только вперёд!

Бату-хан думал.

Да, этот поход был тяжёлым, очень тяжёлым. Проклятые урусы никак не могли уразуметь своим лесным, звериным умом — любое сопротивление великому Бату-хану бесполезно. Разумеется, они поплатились за своё упрямство. Однако чего это стоило славному монгольскому воинству… Каждый городишко приходилось брать с боем, теряя драгоценное время, не говоря уже о головах воинов!

Только позавчера, после взятия города Торжка, Бату-хан сумел подсчитать общие потери. Из тридцати трёх туменов, вышедших в поход, уцелело только двадцать семь, да и те изрядно прорежены урусскими мечами и стрелами. Разумеется, сила ещё немалая, но…

Вот именно — «но». Почти половина войска полегла, а впереди ещё стоит этот самый Новгород. Прознатчики уже докладывали Великому — город этот очень богат, пожалуй, богаче него только Киев. Но и стены Новгорода крепки, как нигде. Каменные стены, между прочим, не то, что деревянные стены Рязани или даже Владимира. Сколько времени потребуется, чтобы разрушить их китайскими камнемётами?

Но самое скверное — весна. Это в степи весна — отрада для сердца монгола. Урусские снега чудовищно, невиданно глубоки, и что будет, когда они начнут таять…

Тёмная, раскисшая дорога змеёй тянулась, как река, блестя стёклами мелких лужиц. Дорога была пустынна. Ни одного обоза, ни пешего, ни конного… Всё живое, казалось, затаилось в страхе перед чудовищной силой монгольского войска.

Впереди, у торной дороги, разбитой полозьями урусских саней, показался большой одинокий крест, чёрный от времени. Бату-хан уже усвоил, что подобные кресты урусы обычно ставят в знак поминовения душ усопших. Чьих душ ради поставлен этот крест, интересно?

— Привал — распорядился Повелитель Вселенной, и кольцо ханских нукеров разом встало, как единое многоглавое и многоногое существо — И позовите ко мне Субудая…

* * *

Солнце пробилось сквозь тучи, и главы собора святой Софии вспыхнули, споря с солнцем своим сиянием. Мимо храма сновали бесчисленные толпы горожан и гостей, мелькали меховые шапки и драные колпаки, но больше всего было тускло отсвечивающих железных шишаков и ярко начищенных богатых шеломов. Господин Великий Новгород готовился к битве.

Два человека — высокий худой воин, в доспехах, и молодая женщина, с тонким, измождённым, иссиня-прозрачным лицом, пробирались верхом через бурлящее людское половодье. Свернули наконец в тихую улочку, оттуда — в совсем незаметный переулок.

У высокого, в две сажени забора, сбитого из толстых жердин, витязь остановился. Оглядел неказистые с виду, но крепкие ворота на здоровенных железных петлях. Постучал рукоятью меча, отступил на шаг.

Послышалось шлёпанье ног по дереву, неразборчивое ворчанье.

— Кого Бог принёс?

— Привет тебе из Ижеславля, хозяин.

Хозяин охнул, заскрипел засов, и узенькая калитка в воротах отворилась

— Господи! Ратибор Вышатич! Княгиня-матушка! Да как же это… Да что же… Живы, Господи!

Всклокоченный хозяин всем видом выражал растерянную радость.

— Живы, Ждан Борисыч — без улыбки подтвердила княгиня — Всё ещё живы.

* * *

— …А у нас тут народ гудит. Слухи один другого гуще — хозяин дома, торговый агент князя Ижеславского в Новгороде, отослал слугу и хозяйку и самолично обихаживал дорогих гостей — Покупают разве только оружье да брони, а о прочем и разговору не заводи ни с кем… Не пойму я, Ратибор Вышатич — вроде к осаде дело-то идёт, и при этом никто даже кадь пшена али ржи не купит… Когда так было?