Последний порог

Однако ему это не удалось, поскольку господин Пустаи дорожил квалифицированными кадрами. Показательные образцы электрооборудования для германской авиации он никак не мог изготовить без помощи Тракселя.

В конце концов Турьян отказался от своего намерения, так как за изготовление новой военной техники отвечал инженер Миклош Пустаи и без его согласия уволить Тракселя было просто невозможно.

Наконец из кабинета директора вышел Шкультети. Под плотным широкоплечим мужчиной даже паркет стонал. Заметив Тракселя, он остановился и весело посмотрел на него:

— Что нового в окопах, господин генерал?

Траксель огляделся по сторонам, словно наблюдая за противником через смотровую щель, затем вытащил свою жестянку из кармана и, сунув ее под нос Шкультети, сказал:

— Одолжайтесь, господин майор. Предлагаю от чистого сердца. Табачок из Нирьшега, натуральный...

Шкультети не заставил себя упрашивать и, свернув тощую цигарку, закурил:

— Ну-с, слушаем вас.

— Слово офицера, что останется между нами?

— Слово.

— Сегодня ночью господин Гитлер прислал ко мне своего порученца, — шепотом сообщил Траксель.

— В Ободу, на улицу Кишцелли, дом девять?

— Я тоже удивился, откуда он знает мой адрес.

— Господь бог небось шепнул. Не думаете? — засмеялся Шкультети.

— Не исключено, но, возможно, из гестапо подсказали, хотя мне лично все равно.

— И чего же хотел от вас посланец фюрера?

— Умолял, чтобы я вытащил его из дерьма, в котором он завяз по самую шею, чтобы взял командование в свои руки.

— Ну и что же вы решили, мой генерал? — Шкультети любил шутки и теперь явно наслаждался этим разговором.

— Садитесь, господин майор. Я вам вполне серьезно говорю: садитесь. — Шкультети со смехом сел. — Я вот что сказал немцу: «Дорогой братишка, мне приятно, что, застряв в дерьме, Гитлер обратился ко мне. (Извините, но я так и сказал.) Возвращайся в ставку, дорогой братишка, и доложи господину Гитлеру, что я оценил его предложение. Основательно все взвешу с моим командиром, майором Табором Шкультети, военпредом завода, и о своем решении сообщу письменно».

В этот момент в дверях показалась фигура Миклоша Пустаи в белом халате.

— Сколько вас можно ждать, Траксель? — строго спросил он. — Вам бы уже давно пора бросить свое паясничанье. Пойдемте.

Траксель втянул голову в плечи, еще больше сгорбился и хитро, подмигнул майору: «Вот видишь, дружище, человеку всегда мешают».

— Дядюшка Меньуш, одну минутку, — попросил Шкультети. Старик остановился, переводя взгляд с Пустаи на майора. — Ответ фюреру вы подготовили правильный. Однако по-дружески прошу вас, пока мы оба, то есть вы и я, не пришли к окончательному решению, содержание разговора, как и приезд посла, держите в строгой тайне. Обещаете?

— Слово офицера.

Шкультети встал, поправил воротничок и сказал:

— Благодарю. Да, конечно... Когда будут готовы подставки для цветов?

— К субботе, господин майор. — Опустив голову, Траксель прошел в кабинет Пустаи.

Инженер сам закрыл дверь. Это был крепкий мужчина среднего роста, лет тридцати пяти. Даже сейчас, зимой, лицо его было загорелым, и лишь морщины на лбу казались несколько светлее. Подбородок у него квадратный, а нос узкий, с легкой горбинкой. И, словно вопреки столь ярко выраженным мужским чертам, линия рта была женственной.

Он закурил, не предложив, однако, сигареты Тракселю. Подойдя к письменному столу, он сел и посмотрел темно-коричневыми глазами на мастера, который остановился у маленького столика у окна:

— Вы не слишком увлекаетесь, дядюшка Траксель? Порой у меня бывает такое чувство, что вы шутите ради шутки.

Однако старика словно подменили: выражение лица у него стало серьезным, из глаз исчезли смешинки, он смотрел куда-то вдаль. Пустаи показалось, что он даже не горбился больше.

— Если хорошо подумать, Миклош, — медленно выговаривая слова, начал Траксель, — у меня нет большого желания шутить. Просто такая уж мне роль досталась, которую я играю вот уже несколько лет подряд. Теперь же я просто нутром чувствую, когда мне нужно шутить. Устал я от этого, а иногда просто ненавижу сам себя.

— Это ваше дело, дядюшка Траксель. — Шеф с любовью посмотрел на его мускулистые руки, испещренные многочисленными шрамами. — Почему вы не садитесь? Присаживайтесь.

— Будет лучше, если я останусь стоять. — Посмотрев на крыши будайских домов, на которых ослепительно блестел снег, он приглушенным голосом сказал: — Радовича ранили на границе. Он у меня дома. Пуля попала в ногу. Срочно нужен врач.

Пустаи затушил сигарету и, закусив губу, пригладил волосы. Встал из-за стола и подошел к окну. Он смотрел вдаль и думал, не рассказать ли старику о том, что он предчувствовал беду, на ум пришел разговор с Радовичем...

— Не уезжай, Милан, — сказал он ему тогда. — Я не знаю этой связи, вряд ли стоит рисковать.

— Нужно. Двадцать восьмого февраля меня будут ждать на хуторе Няради, а линия эта оправдала себя.

— Она не в моем подчинении, и я не могу распоряжаться теми людьми. Если тебя схватят, многие подвергнутся опасности.

— Живым они меня не возьмут.