Последний порог

— Я взял с собой, конечно с разрешения ответственных лиц, страничку из признания Радовича. Вот что он пишет о дружбе с Чабой. С вашего разрешения я прочитаю вам этот отрывок. — Взгляд маленьких глазок профессора пытливо пробежал по лицам присутствующих, которые напряженно его слушали. Это показалось ему хорошим знаком, и он приступил к чтению: — «Со студентом медицинского факультета Чабой Хайду я познакомился два года назад в Берлине. Хорошо помню, что впервые разговаривал с ним на клубном вечере в университете. Тогда я еще не знал, из какой он семьи, но мне было достаточно нескольких минут, чтобы прийти к решению никогда больше не общаться с ним. Я сразу же понял, какой хитрый и расчетливый человек этот молодой джентри».

Для большего впечатления Эккер в этом месте сделал паузу, в выражении лиц окружающих теперь он видел не только любопытство, но и удивление.

— «Чаба Хайду до глубины души фашист, но не из тех громогласных карьеристов, а из тихих ненавистников. Помню одно из замечаний, которое я услышал от него в первый же вечер: «Знаешь, друг, — я это говорю только тебе, венгру, — если даже Гитлер не сделает ничего иного, как только освободит человечество от евреев, то он одним этим навеки впишет свое имя в историю». Мне было, конечно, противно слышать это. Позже я узнал, кто такие Хайду. После долгих раздумий я принял решение использовать этого фашистского щенка, антисемитского потомка джентри, конечно, не для того, чтобы привлечь его к нелегальной работе, а чтобы под прикрытием дружбы с ним самому заниматься этой работой. Считаю, что мне это удалось. Отец Чабы Хайду — генерал, дипломат и военный советник фашиста Хорти, его дядя Вальтер фон Гуттен, подполковник генерального штаба, — восторженный и преданный сторонник фюрера, в чем я не раз убеждался. Какая прекрасная среда для моей работы! Никто, конечно, не мог и подумать, что друг семьи Хайду занимается нелегальной коммунистической деятельностью. Должен заметить, что Чаба Хайду иногда в компании друзей делал заявления, которые некоторым могли показаться либеральными. Но Чаба как-то по секрету сказал мне, что это не что иное, как хитрая провокация, к которой он прибегал для того, чтобы узнать, какую политическую позицию занимает тот или иной человек. Так, например, перед профессором Эккером, о котором ему было известно, что он далеко не во всем согласен с нацистами, Чаба высказывал демократические суждения». — Кончив читать, Эккер поднял глаза: — Вот это я и хотел вам сообщить для своего успокоения и оправдания. Если желаете, можете сами ознакомиться с написанным Радовичем.

Воцарилось молчание, глубокое и неподвижное. Все переглядывались, по никто никак не хотел говорить первым.

— Какое неслыханное бесстыдство! — сердито воскликнула генеральша. — Слов нет. Написать такое!

Генерал, докурив сигарету, с улыбкой повернулся к жене, в глазах его затаилось строгое выражение.

— Что ты, дорогая! Что тебя так рассердило? Радович написал правду. Неужели ты до сих пор не знала, что твой сын антибольшевик? — Госпожа Эльфи удивленно взглянула на мужа. — Мы должны быть благодарны Радовичу за написанные им правдивые показания. Представь себе последствия, если бы он дал относительно нашей семьи ложные показания. Даже во враге надо ценить честность.

— Ты прав, — проговорил Вальтер фон Гуттен и глубоко вздохнул. — Этот большевик, чего доброго, мог бы написать, что я ненавижу фюрера.

— А обо мне что он написал? — тревожно поинтересовался семинарист.

— О вас, мой друг? — Эккер перевел взгляд на Эндре: — Разрешите не отвечать на этот вопрос. Отмечу лишь одно: он не написал ничего такого, что могло бы скомпрометировать вас перед властями.

Едва сдерживая рыдания, Чаба поднялся с места, окинул взглядом комнату, повернулся и вышел. В нем кипела смесь противоречивых чувств — радости, горечи и ненависти. Если бы он сейчас встретил своего брата, то вполне мог бы убить его.

Несколько недель назад у Эрики Зоммер начались галлюцинации. Вернее, они появились в самом конце лета, в тот день, когда начальница блока «X», толстая Гертруда, вызвала ее к себе и приказала остричь наголо. Эрика пыталась сопротивляться, упиралась, и тогда ей связали руки. Она громко кричала, но не очень долго, так как к ней подскочила Гертруда и, ударив больно по лицу, приказала заткнуть ей рот кляпом. Машинка для стрижки волос тихо стрекотала. Эрика чувствовала кожей головы ее холодное металлическое прикосновение и видела, как падали на колени ее каштановые волнистые волосы. Смотреть на это было так больно, что Эрика закрыла глаза. Вот тогда-то впервые и появился Пауль.

Самым странным было то, что он вышел из стены, да еще полуголым, чего она не любила. «Не бойся, — сказал он девушке. — Я тебя и в таком виде люблю и буду любить даже в том случае, если волосы у тебя никогда больше не отрастут: я ведь не волосы твои люблю, а глаза, губы, все, что в тебе есть». Проговорив это, Пауль исчез в стене, как и появился, но Эрика уже была уверена в том, что теперь он будет ее навещать часто.