Последний порог

В камере номер 4 блока до последнего времени содержалось три человека, и, хотя Эрика хорошо помнила, что она представлялась им, попав в камеру, а те назвали себя, теперь же их имена и фамилии начисто выпали из ее памяти. Сейчас Эрика чувствовала себя хорошо, так как осталась в камере одна. Но ей самой казалось, что она вовсе не одинока, потому что в любую минуту к ней мог войти Пауль. Это были счастливые минуты. О чем они только не говорили! За исключением, конечно, любви — Пауль не любил говорить о любви. Для него любовь была самым естественным явлением, таким, как сон, еда, дыхание или же желание работать. Чаще всего они разговаривали о том, насколько мир его полотен будет понятен тем, кто будет жить позднее. Пауль говорил, что он со своей стороны стремится показать существующий ныне мир таким, какой он есть в действительности, а она прямо-таки ужасна. «Разве не ужасно то, — продолжал он, — что твои родители стали нацистами только ради того, чтобы разбогатеть?» Создавалось впечатление, будто Пауль знал и то, как жестоко отец избил Эрику, получив анонимное письмо, из которого узнал, что любовником дочери является некто Пауль Витман, еврей. Эрика и до сих пор не знает, что тогда случилось с отцом. Просто озверел, потеряв здравый смысл. Он схватил дочь за волосы, повалил ее на пол, бил по лицу, по шее и, если бы не мать, которая поспешила на помощь Эрике, возможно, забил бы ее до смерти.

Эрика беззвучно рыдала, и слезы градом катились по ее щекам. «Нет, нет... Нужно думать только о Пауле, он — единственный человек на свете, на которого можно положиться. Отца и матери у меня нет — хотя я и прощаю им все то, что они сделали против меня, однако я никак не могу простить того, что отец стал убийцей. Почему он им стал? Это он приказал арестовать Зееманов... Ах, Пауль... Пауль... дорогой мой...»

В этот момент перед больным воображением Эрики не разверзлась стена, а настежь распахнулась дверь. Чего они еще хотят от нее? Почему постоянно мучают? Стеклянными глазами она уставилась на молодую девушку в черной эсэсовской форме, которая застыла на пороге. Эрика уже понимала, что означает ее жест и выражение лица: нужно опустить голову, а руки убрать за спину. Дойдя до двери, Эрика на миг остановилась и оглянулась, словно желая убедиться, что она ничего не забыла. А что можно было забыть, когда, кроме рваной одежды, что была на ней, у нее ничего не было? И в тот же миг она почувствовала, что видит эту камеру в последний раз и уже не сможет встретиться здесь с Паулем. Девушка в черной эсэсовской форме прикрикнула, чтобы она поторопилась, и Эрика пошла, с трудом переставляя ноги. Надзирательница схватила Эрику за худую как плеть руку и потащила за собой. Они шли мимо зарешеченных дверей до тех пор, пока не оказались в широком коридоре, залитом солнечным светом. После долгого пребывания в полутемной камере от столь яркого света резало в глазах. Сердце сжалось, Эрика закрыла глаза, подумав на миг, что она может ослепнуть. Однако надзирательница повела ее куда-то дальше.

В комнате, куда они вошли, их ожидал мужчина средних лет в гражданской одежде. Светлые волосы его были коротко пострижены, а голубые глаза, увеличенные очками в золотой оправе, казались большими. Скупым жестом он приказал надзирательнице оставить их вдвоем. Легко встав со своего места, он взял стул и, поставив его на середину ковра, сильным, слегка гнусавым, но дружелюбным голосом сказал: «Садитесь, мадемуазель». Эрика села и, посмотрев на тупоносые ботинки мужчины, вспомнила, в каком затрапезном виде она перед ним явилась. А что она могла поделать, когда ей не разрешили умываться, не давали иголку с ниткой, чтобы зашить платье? А раз так, пусть он посмотрит, как в блоках обращаются с узниками. Эрика даже не смела поглядеть в окно, хотя ей очень хотелось увидеть голубое небо, тучи на нем, а если бы она встала, то могла бы даже полюбоваться кромкой далекого леса. Сквозь открытое окошко в комнату вливался такой ароматный воздух, что у нее закружилась голова. Мужчина закурил, а затем предложил закурить и Эрике. Сначала она заколебалась: как-никак она не курила уже несколько месяцев кряду и боялась, что ее начнет рвать после первых же затяжек. Однако, поборов свои опасения, она все же закурила и скоро почувствовала такое опьянение, словно выпила чего-то крепкого.

Мужчина некоторое время молча рассматривал ее, а затем сказал, что по инициативе профессора Отто Эккера университетский совет обратился в соответствующие инстанции с просьбой пересмотреть дело Эрики Зоммер и смягчить приговор, учитывая ее безупречное прошлое и хорошие учебные показатели. Профессор Эккер лично поручился, что он сделает все возможное, чтобы из Эрики Зоммер вышла настоящая патриотка. Соответствующие дистанции пересмотрели ее дело и решили удовлетворить прошение университетского совета и освободить ее из-под стражи.