Последний ребенок

Выбравшись из машины, Кэтрин направилась к двери, но остановилась в нерешительности и, раскрыв сумочку, потянулась за телефоном. Она уже поднялась на крыльцо, но потом передумала и сошла со ступенек. Все вокруг застыло в тишине: двор, лес, улица.

Вот тогда Кэтрин и увидела машину, припаркованную в двухстах футах вниз по улице и въехавшую далеко на обочину. Разобрать ее цвет в темноте было трудно. Может быть, черная. Большой, незнакомый ей седан. Кэтрин присмотрелась, сделала шаг вперед и вроде бы услышала звук работающего мотора.

Она шагнула дальше, и фары вдруг включились. Разбрасывая грязь и гравий, автомобиль сорвался с места, резко, скрипнув покрышками, развернулся и помчался по улице. Задние огни уменьшились и пропали – дорога ушла вниз.

Кэтрин постаралась отдышаться и успокоиться. Всего лишь машина. Просто сосед. Она повернулась к дому и увидела, что входная дверь приоткрылась. Желтая щель расширилась, стоило ей тронуть ручку.

В доме играла музыка.

«Устрой себе веселое Рождество…»

На дворе конец мая.

Кэтрин выключила музыку и осторожно двинулась по коридору. Дом казался пустым, но музыка напугала ее. Одна и та же песня звучала снова и снова. Первым делом Кэтрин проверила спальни – все на месте, все, как было. Та же картина и в ванной.

Таблетки она нашла в кухне.

Оранжевый пузырек стоял в центре стола, на дешевой пластиковой столешнице с отколотым уголком. Яркий, сияющий, с идеально белой этикеткой. Кэтрин смотрела на него, чувствуя, как набухает язык. Таблетки звонко застучали по стеклу, когда она взяла пузырек, чтобы прочесть этикетку. Ее имя, сегодняшняя дата.

Семьдесят пять штук.

Оксиконтин[24].

В порыве злости Кэтрин распахнула дверь, швырнула пузырек во двор и захлопнула дверь. Потом проверила все окна, двери и села на софу у окна. Она сидела, выпрямившись, настороженно, ощущая присутствие пузырька где-то там, в темноте. Сцепив зубы, прокляла Кена Холлоуэя.

Нет, легко не получится.

* * *

Джонни выпустили из больницы на следующий день, около двенадцати. Его вывезли на каталке, и он осторожно поднялся.

– Все хорошо? – спросила медсестра.

– Вроде бы да.

– Не торопись.

В сторонке, футах в тридцати, защелкали камеры. Репортеры выкрикивали вопросы, но полицейские держали их на расстоянии. Опершись рукой о крышу фургона дяди Стива, Джонни огляделся. К прежним, местным, добавились новые фургоны – из Шарлотт и Роли.

– Я готов.

Медсестра помогла ему забраться в машину.

– Никаких стрессов, постарайся не волноваться. Два пореза довольно глубокие. – Она улыбнулась на прощание и закрыла дверь.

Сидевший за рулем дядя Стив оглядел толпу репортеров. Рядом с ним мать Джонни прикрыла ладонью лицо. Подошедший к заднему окну Хант объяснил условия сделки, заключенной им со службой соцобеспечения.

– Все это сработает лишь при условии, что вы будете играть по правилам. – Он посмотрел по очереди на каждого и остановился на Стиве. – Мне нужно знать, что вы справитесь.

Тот бросил взгляд в зеркало заднего вида.

– Справлюсь. Если он будет делать то, что ему говорят.

Хант повернулся к Джонни.

– Считай, что получил подарок. Учитывая все случившееся.

– Когда ему разрешат вернуться домой? – спросила Кэтрин.

– Теперь все зависит от соцслужбы.

– Чушь, – пробормотал Джонни.

– Что ты сказал?

Он пнул резиновый коврик.

– Ничего.

Хант кивнул.

– Я так и подумал. – Отступил от машины. – Следуйте за мной, Стив. До конца.

На дорогу ушло двенадцать минут. Ехали молча. Возле дома Хант припарковался на траве. Джонни с матерью выбрались из фургона. Кэтрин посмотрела на уличный фонарь, коснулась рукой горла и вошла в дом. Джонни последовал за ней в свою комнату. На кровати, аккуратно сложенная, лежала его одежда.

– Я приготовила вчера вечером, – извиняющимся голосом сказала Кэтрин. – Не знала, что ты захочешь взять.

– Сам соберу.

– Справишься? – Она посмотрела на его повязки.

– Справлюсь.

– Джонни…

Он посмотрел на мать, увидел, как она напряжена. Раньше мать была сильной, но после похищения все переменилось. Лицо стало другим. Теперь оно выглядело так, словно две его половины сошлись в жестокой схватке.

– Не надо было мне тебе лгать. Не надо было говорить, что он писал.

– Понимаю.

– Я не хотела, чтобы ты знал, что мы остались одни. Думала…

– Говорю же, понял.

Она провела ладонью по его волосам.

– Ты такой сильный… Такой самостоятельный, независимый…

Джонни напрягся. Когда-то именно так мать охарактеризовала отца. Он, что случалось редко, вступил с ней в спор, причина которого так и осталась неизвестной. Вот тогда она и произнесла эти слова: «Вовсе не обязательно быть таким независимым!» Отец только улыбнулся и поцеловал ее – на том спор и закончился. В этом он был хорош. Стоило ему улыбнуться, и уже никто не мог на него злиться. Для Джонни даже теперь сила и самостоятельность были одним и тем же. Не жалуйся. Делай дело. И того и другого ему было отмерено полной мерой. Чего ему не хватало, так это беззаботной улыбки. То ли ее и не было у него никогда, то ли он позабыл, что это такое, – сказать трудно. Жизнь, в понимании Джонни, стала вопросом самодостаточности.