Последний Рюрикович

Телеги все ехали и ехали. Ивашка тем временем несколько осмелел и подошел к воротам, которые, будто руководимые незримой рукой, медленно стали закрываться. Ивашке показалось это таким любопытным и загадочным, что он даже заглянул внутрь, но тут же напоролся на невысокого человека, одетого в красивые, красного сафьяна сапоги, синие штаны из тонкого сукна, в белой холщовой рубахе с мелким изящным узорочьем, шедшим по плечам и вороту.

— Тебе чаво здеся надобно? — лениво спросил он Ивашку.

— Я… — робко начал было мальчик, еще и сам толком не зная, как лучше ответить.

— К царевичу, что ли, играться?

В груди у Ивашки так все и оторвалось. Вот она, удача-то, лови, хватай.

— Ага, — кивнул он.

— Ну, иди живо. Не мешайся тут. Они уже во дворе играются, а ты штой-то припозднился.

— За свистулькой бегал, — пояснил мальчуган, уже освоившись и показывая крепко зажатый в кулаке глиняный подарок Митрича.

— Ну, иди, иди уж. Вдругорядь не пущу, коль припозднишься, так и знай, — лениво проворчал человек. — Да не туда, эй, слышь, ты чаво, совсем забыл, што ли? Они ж там, — окликнул он Ивашку чуть погодя, видя, что мальчик пошел в противоположную сторону, и указывая, куда надо идти.

Чтобы как-то оправдаться, проходя мимо него, мальчуган хитро улыбнулся и нашелся:

— А я хотел было с задов зайтить и напужать малость.

Человек присвистнул:

— Это царевича-то? Да он и так пужаный весь. Тебя бы с твоей дуделкой так пужанули, если б его опять трясучка забила, своих бы не узнал.

— Я б легонько, — пробормотал смущенный Ивашка и остановился, услышав окрик:

— Эй, погодь! Чичас я сам тебя проведу, а то, чего доброго, и вправду пужанешь. — И человек, нагнав мальчугана и цепко ухватив его за плечо, пошел с ним вместе к другому, на этот раз не такому высокому, к тому ж лежачему тыну[98], на который, наверно, очень удобно было лазить.

«На него полезем, что ли?» — подумал было весело Ивашка, когда они уже подошли поближе, и даже чуть не прыснул в рукав — он-то ладно, а как этот здоровый дядька попрется? Но человек легонько толкнул рукой неприметную маленькую калитку, и они оказались еще в одном дворе, уже значительно меньшем по размерам, чем тот, первый. В середине его стояли двое ребят в нарядной одежде и о чем-то громко спорили. Завидев Ивашку, оба резко повернулись в его сторону и стали молча на него смотреть.

— Ну вот, играйся таперь. А то — напужаю, — проворчал человек и той же ленивой походкой побрел назад.

Ноги у Ивашки вдруг стали ватные, будто чужие, и он, с трудом удерживая равновесие, тихо подошел к ребятам, но потом, заметив, что они хоть и нарядно одеты, но выглядят ненамного лучше его самого, постепенно посмелел, решив для себя, что царевич, наверно, еще не вышел поиграться. Заговорщически подмигнул им и шепотом спросил:

— А где царевич-то?

Мальчуганы недоуменно переглянулись, а потом тот, что был повыше, озадаченно переспросил:

— А какой же еще тебе нужон?

— Как это какой? — Ивашка даже возмутился — вовсе, что ли, за дурня его сочли. — Димитрий?

Тогда тот, что повыше, залился веселым смехом.

— Ты чего? — недоуменно спросил его наш герой.

— Ой, не могу. Ой, потеха. — Немного отдышавшись, он указал пальцем на худенького, одного роста с Ивашкой, мальчугана: — Да вот же он, — и опять закатился в безудержном хохоте.

Мальчик, в которого ткнули пальцем, стоял, хмуря брови, и недовольно сопел носом. Было видно, что ему Ивашкино незнание и простота не очень-то пришлись по душе, но потом заразительный смех товарища обуял и его самого, и он тоже сдержанно засмеялся, а потом, не выдержав и отбросив наконец напускную хмурость и строгость, захохотал во весь голос.

Мальчик повыше, отсмеявшись, поднялся с земли и постепенно успокоился, а царевич хохотал все сильнее и безудержнее. Затем он как-то неестественно побледнел, зрачки его закатились, и он, замолкнув и рухнув на землю, начал биться в страшных судорогах.

Ивашка никогда не видел смерти, но почему-то сразу понял, что именно она наложила свой отпечаток на лик царевича, побелевший, с крепко стиснутым ртом, с неестественно выпученными от натуги белками глаз.

— Мама! — заорал он истошно и со всех ног бросился бежать.

Скорее, скорее домой, за крепкий бревенчатый тын, под защиту старого и угрюмого, но такого добродушного старика Митрича. Сам не помня как, он перемахнул через царские ограды и почти в беспамятстве добежал до дома иезуита, который показался ему после всего недавно пережитого таким родным и близким, что Ивашка даже заплакал, а когда уже пролез под воротами, то окончательно разревелся в голос.

Уже вечерело, и косые лучи солнца почти не освещали двор, только еще блестел большой желтый крест на шатерной верхушке церкви, а Ивашка все никак не мог успокоиться.

Так он и сидел дрожа на ступеньках крыльца, пока не дождался приезда Митрича. И даже когда тот, распрягая лошадь, весело подмигнул ему, ужасное зрелище бьющегося в корчах царевича продолжало стоять перед Ивашкиными глазами.