Последний Рюрикович

Дмитрий опасливо глянул на дубок:

— Чай, свалиться можно. Больно, поди.

— А руки на што? — осерчал Ивашка. — Ты ж царем будешь. Рази ты видал когда-нибудь царя, который по деревьям лазить не умеет?

Поскольку сознаваться Дмитрию в том, что за все время безвылазного сидения в Угличе он ни одного царя ни разу не видел, тем более такого, чтоб лазил по деревьям, то он честно мотнул головой:

— Не, не видал.

— То-то, — торжествующе сказал Ивашка и подтолкнул Дмитрия к дереву: — Лезь давай.

— А ты? — испуганно повернулся тот к Ивашке.

— Я сзади помогать буду, ежели что. Давай, давай, не боись. — И, видя, что Дмитрий все не решается, добавил хитро: — Царь, а боисся. — И фыркнул: — Ну и царь.

И полез Дмитрий на дубок, а вскорости и это дело так пришлось ему по душе, что он уже, когда, притомившись после игр да забав, открыв рот слушал Ивашкины пересказы, для начала предпочитал непременно залезть на одну из облюбованных ветвей. Уж очень ему нравилось смотреть на приятеля сверху, будто он восседает на троне.

К тому же если взять на деле, то в основном, спустя месяц после их первого знакомства, царевич смотрел на него только снизу, безоговорочно признав себя младшим и по уму, и по силе, и по возрасту, хотя был помладше всего на три месяца — Ивашка в июле народился, а тот в октябре. А куда денешься, коли твой товарищ все умеет и все может, а ты, сидючи за четырьмя стенами, ничего не освоил.

На словах, правда, они были равны, все-таки царем, хоть и будущим, особо не покомандуешь, да и не любил этого Ивашка, не видя во власти никакой радости. Зато занятие, чтоб пришлось обоим по душе, находил всегда. То учил мастерить лук, то — изготавливать стрелы, а то, насадив на шест свеклу и прислоня это сооружение к тыну, устраивал состязание — кто попадет первым да еще угодит в самую середку.

А пришла зима — новые забавы пошли. Тут тебе и снежки, и бабы лепные, и даже небольшую крепость хотели сделать. Однова как-то этот снег хотели вовсе со двора сгрести, а то как бы царевич, шастая в сугробах, не застудился б да не захворал со своим хлипким здоровьем. Но Дмитрий закатил такой рев, аж припадок случился, что решили оставить это дело, хотя и строго-настрого предупредили, что ежели токмо услышат хоть един чих, так все вмиг уберут, а мамкам наказали построжее следить за ним на прогулках, чтоб не лазил, куда не следовает.

Ну а разве нянькам охота торчать на морозе, да еще опосля трапезы? И опять Дмитрий гулял, как ему заблагорассудится, а о том, что есть у него в товарищах некто Ивашка, никто и ведать не ведал, хотя они особо и не таились, разве что переговаривались вполголоса да крику никогда не поднимали. Но это Дмитрию даже нравилось. Еще бы! Получается, что у него появилась превеликая тайна, а для мальчишки тайну иметь — все равно что нежданно-негаданно полцарства получить, даже лучше. С полцарством только на словах хорошо, а так-то что с ним делать? Зато тайна — это всегда ого-го.

А как-то посреди зимы стали они вместях с Ивашкой лепить снежную бабу. Дмитрий был какой-то рассерженный, стал пояснять товарищу, что супротив него со стороны царского злобного советника Бориски Годунова, кой хоть и боярин, но без роду и племени, все время умышляются козни, но как он сам, Дмитрий, на царство взойдет, то расправится с ним по-свойски. Тут он в запале подскочил к бабе и начал рубить ее палкой, гневно крича:

— Я ему вмиг голову снесу! Вот так вот!! Вот так вот!!

Ивашка стал успокаивать его, а потом переспросил:

— А как это «без роду, без племени»?

— А так, — важно пояснил Дмитрий, обрадовавшись, что наконец-то нашлось дело, где он, царевич, разбирается гораздо лучше, нежели его товарищ. — Ежели у тебя отец — боярин, и дед им был, и прадед, и еще старее, то ты и сам можешь величаться боярским сыном. Ну и все прочие тако же. Ежели в роду все холопы — выходит, что и ты холоп, ежели гость торговый — стало быть, и тебя купецким сыном назовут. Понял ли? А у Годуновых в роду, тьфу, татаровье какое-то, да хучь бы ханы али цари, а то и там худородство одно. По родословцам, как мне дядька сказывал, он от какого-то мурзы происходит, прозвищем Чет. Это, если по-нашему, не боле сотника, али и того хуже. Да ты меня не слухаешь, — обиделся он, глядя на сосредоточенно уставившегося в какую-то невидимую точку товарища.

— Да нет, слушал я тебя, — откликнулся тот. — Я вот чего думаю. Это ежели у меня отец… — задумчиво начал было Ивашка, а потом, простодушно глянув на царевича васильковыми глазами, сделал вывод: — Значит, я князь.

— Нет, ты бы был князь, если бы твой родитель им был, — терпеливо пояснил царевич.

— Вот я и говорю, — терпеливо пояснил Ивашка, — что я князь.

— Так у тебя-то родитель — мужик, — начал втолковывать Дмитрий так ничего и не понявшему, на его взгляд, товарищу.

— Нет, мать моя сказывала, что князь он, — заупрямился Ивашка.

Дмитрий поначалу даже оторопел, но потом решил поднять товарища на смех:

— Тогда скажи, как его звать-величать? Кому он сродни? От кого род свой ведет?