Последний самурай

Я сказал

Вы ее, скорее всего, не помните. Она говорила, вы оба напились.

Он сказал

Как удобно.

Я сказал

Не важно.

Он сказал

Ты же за деньгами пришел? Хотел голову мне заморочить. В следующий раз выбирай получше.

Я сказал

Это не так просто. Если выбрать, а потом будешь ему обязан, можно и разочароваться.

Я сказал

Вы видели «Семь самураев»?

Он сказал

Нет.

И я объяснил про фильм, а он сказал

Я не понимаю.

Я сказал

Вы послали лодочника вниз посмотреть на карман синевы. Он сказал, что видел фотографии, и вы сказали, что фотографий мало. Я думал, вы поймете, почему я хочу на муле перевалить через Анды. Я думал, за это стоит сражаться на бамбуковых мечах.

Он сказал

То есть победа за мной.

Я сказал

Настоящим мечом я бы вас убил.

Он сказал

Но мечи ненастоящие.

Это правда, что я ему не сын и что это вранье.

Наверное, он неважно понял про фильм.

Камбэй проверяет самурая, который ему интересен: Кацусиро встает за дверью с палкой.

Первый претендент — хороший боец, отнюдь не трус; он заходит в дверь и отражает удар. Он обижается на обман, а перспектива сражаться за то, чтоб трижды в день покормили, его оскорбляет. Но второй разгадывает обман, не заходя, и смеется, и соглашается из интереса к самураю.

Я сказал

Вы безусловно разгадали обман. Простите, что побеспокоил. Надеюсь, вы найдете, что ищете

но подумал, что, если человек с такими деньгами покупает это серое здание с серым светом, ему придется очень долго искать здесь цвет. Он, наверное, больше денег заработает, соскребая краску.

Я повернулся и пошел назад через три темные комнаты, вышел на лестницу, спустился на первый этаж. Я дошел до ворот, и тут на лестнице раздались шаги.

Я повозился с замком, и в конце концов открыл, и толкнул дверь, но она была на цепочке и вырвалась из рук. Я ее закрыл, снял цепочку и выбежал на улицу. Побежал.

Я слышал шаги за спиной и прибавил ходу. У него ноги длиннее. Рука схватила меня за локоть, и мы остановились.

Небо уже совсем посерело. Небо серое, улица серая, большое стеклянное офисное здание отражало серое небо, серую улицу, серого мужчину, серого мальчика. В этом ужасном свете лицо у него было свинцовое, уродливое, мертвое и засушенное.

Он сказал

Ну-ка пошли. Навестим Атлантиду.

Он снова побежал и потащил меня за собой. Он пробежал кучу улочек, а потом мы оказались на Брик-лейн. Он побежал по ней, мимо лавок с сари, мимо индийских кондитерских, мимо мусульманских книжных и наконец взлетел по ступенькам кирпичного дома и втащил меня в дверь.

Там было очень ярко-бело — пожалуй, не полярный белый. Справа лестница наверх. Слева дверь, и мы зашли туда; коридорчик, стены оклеены открытками, потом другая дверь.

Мы вошли и оказались в очень высоком, очень длинном зале, где по стенам и на стойках сплошь горшки и тюбики и бруски и бумага сотен цветов. Мы встали у кассы. Двое в очереди обернулись и вытаращились, один продавец сказал

Мистер Уоткинс!

А другой сказал

Что-нибудь конкретное?

А он сказал

Нет.

А потом сказал

Да. Мне нужен нож. Для картона.

Продавец-консультант помчался за ножом, а он тем временем бродил по залу.

Его рука по-прежнему стискивала мне локоть, но хватка ослабела. Он остановился у витрины и прочел вслух «желтый крон» и сказал

Интересно, как он выглядит на самом деле, а, сынок?

И пошел в дальний угол, где стояли полки с бумагой.

Он свирепо вышагивал между стойками цветов, после этого своего замечания на них даже не глядя. Там лежали большие листы бумаги ручного отлива, с прессованным шиповником и другими сухими цветочками. На приставном столе лежали листы поменьше. Он взял один, поглядел, забрал с собой, купил его и нож. Потом снова принялся бродить по залу, и продавец-консультант ходил за нами по пятам, пока он не велел прекратить. Он замирал перед витриной, и тут же кто-то за ней возникал.

Наконец он сказал

Ну хорошо. Хорошо. Хорошо.

Рука его легонько держала меня за запястье. Он шел сквозь воздух, как сквозь воду, мимо банок краски для шелка и белых бахромчатых шарфиков из шелка для расписывания, и белых шелковых галстуков для раскрашивания, и белых шелковых сердец в целлофане.

Он остановился и засмеялся — хриплый смех, царапучий, как его щетина.

Без дешевых шуток, сказал он.

Он сказал

Сойдет. Вот это самое оно.

Он взял шелковое сердце, вынул lb 10 из кармана и отдал продавцу. Чтобы достать деньги, ему понадобились обе руки, и меня он отпустил. Поднялся по лесенке и еще на одну ступеньку, на балкончик над магазином, и я поднялся за ним. На балкончике стояли три круглых черных стола и три стула с тростниковыми сиденьями. У стены стол с двумя кофемашинами и табличкой «Наливайте себе кофе» и «Молоко в холодильнике»; холодильник стоял рядом. В двух маленьких колонках скрежетало «Вёрджин-ФМ».

Он подтянул к столу второй стул и сел. Я тоже сел.

Он зубами разорвал целлофан и развернул белое шелковое сердце. Вытянул из картонки нож.

Он сказал

Знаешь моего агента? Он тебе скажет, кто за это готов будет заплатить; он найдет покупателя.

Он поднял большой палец. Подышал на него и повозил им по белому шелку.

Он сказал

Как в том анекдоте. Я за свое искусство пострадал, теперь твой черед.